— Короче, были проблемы, которые тебе не интересны.
Но Мейсон проявил настойчивость:
— Не будь они мне интересны, я бы не спрашивал.
Пререкания никуда не приведут, поняла Кейтлин. Как я ни упирайся, Мейсон добьется от меня ответа: почему-то он считает, что имеет на это право.
— Даже Билла не заботят мои проблемы, так что в них лезешь ты? — спросила она наконец. — Билл Оттер всегда все понимает. Он не возражает, если плата запаздывает.
— На твоем месте я бы не был так уверен.
— Что ты хочешь сказать?
— Даже самые понимающие кредиторы тревожатся за свои деньги.
— Значит, тебя прислал он? Билл отправил тебя на ранчо, чтобы напомнить мне о долге? Не похоже на него. — Она резко поднялась и в волнении принялась расхаживать по комнате. — Ему не было нужды делать это, Мейсон. Он мог бы позвонить мне, мог бы поговорить со мной. Мы никогда не вмешивали в это дело третьих лиц. Мы разберемся сами.
— Сядь. — В голосе Мейсона не было злости.
— Нет! Я должна поговорить с Биллом.
— Погоди, Кейтлин. Есть кое-что еще.
— Ты не понял? Что бы там ни было, я хочу услышать это от Билла, а не от тебя. Терпеть не могу посланий. — И, повинуясь внезапному порыву, Кейтлин добавила: — Посланцев тоже.
Мейсон будто не услышал оскорбления.
— Сядь, пожалуйста.
В голосе его звучала властность, заставившая девушку похолодеть. Медленно, неохотно, оттого лишь, что понимала: ей придется выслушать Мейсона, Кейтлин повиновалась.
— Ну?..
— Теперь закладной владею я, — без обиняков выложил Мейсон.
И наступила тишина. Потрясенная тишина. Тишина, которая длилась почти минуту. Кровь отхлынула от лица Кейтлин, но щеки ее горели. Она окаменела и не смогла бы пошевелиться, даже если бы от этого зависела ее жизнь.
— Что скажешь? — спросил наконец Мейсон.
— Ничего, — прошептала она.
Снова повисла тишина. На сей раз нарушила ее Кейтлин.
— Почему Билл не позвонил мне?
— Потому что я его попросил.
— Зачем? Зачем такая жестокость?
— Жестокость?
Темные глаза Мейсона сверкнули. И ему в этом доме говорят о жестокости?!
— Ты не мог не знать, каким это будет для меня ударом.
— А если бы Билл сам сказал все, тебе было бы легче?
— Не знаю… Возможно… По крайней мере, у меня было бы время обдумать это, прежде…
— Прежде чем что?
— Прежде чем увидеться с тобой.
— Думаешь, что-нибудь изменилось бы?
Один страшный миг Кейтлин боялась заплакать: слезы уже подбирались к глазам, рыдания рвались из горла. Но злость помогла ей сдержаться.
— Ты мог предупредить меня, прежде чем являться сюда, как какой-то средневековый завоеватель. Любой нормальный человек дал бы мне знать. И не надо всей этой чуши о южанках-аристократках: ты отлично знал, как меня потрясет привезенное тобой известие. Малое, самое малое, что ты мог сделать, Мейсон, — это предупредить меня о своем визите. — Глаза ее горели гневом и вызовом. — Это все еще мое ранчо, Мейсон. Каким бы клочком бумаги ты ни обзавелся, — это ранчо мое, и тебе здесь не рады!
— Бьешь ниже пояса, Кейтлин? — прищурившись, осведомился Мейсон.
— Свалился с неба. Велел Биллу ничего мне не говорить, отлично зная, как меня потрясет новость. Да, Мейсон, неплохо ты потешился за мой счет!
— Ты на самом деле так думаешь?
— Я думаю, что ты мог бы найти менее театральный способ сообщить мне о моей судьбе.
— Разве я театральничал? Что закладная существует, ты знаешь. Новость лишь в том, кто теперь ее держатель.
Если смотреть правде в лицо, он был совершенно прав. Ранчо было заложено прочно, и мысль эта стала привычной для Кейтлин. Откуда же тогда это жуткое предчувствие, что ее мир никогда не станет прежним?
Внезапно Кейтлин ощутила слабость. Она как-то выдержала и смерть родителей, и трудности на ранчо. А теперь появился Мейсон. Жесткий, глумливый, несговорчивый. Он не станет входить в ее положение, как входил Билл. Скорее он будет безжалостным. Сносить его холодный взгляд было невыносимо, Кейтлин уронила голову и спрятала лицо в ладони.
Она конвульсивно дернулась, когда рука Мейсона обвила ее плечи.
— Кейтлин, — мягко позвал он, — ты плачешь?..
Девушка подняла голову. Глаза ее предательски блестели и были чуть влажными, но она сумела сказать:
— Так легко я не расплачусь.
— Как и прежде. Я помню. Ты всегда была стойкой девочкой.
Стойкой… Сейчас, когда она не знала, как отразить покушение на свое обожаемое ранчо, Кейтлин чувствовала себя какой угодно, только не стойкой. Она жаждала прислониться к крепкому надежному плечу, найти успокоение в объятиях мужчины, который много для нее значил. Жажда, увы, неутолимая, ибо, глядя на обветренное лицо Мейсона, Кейтлин отчетливо сознавала, что он — ее противник.