— А Михаил у нас особенный? Ему поручений нет?
— Он диссертацию пишет, — отвечала матушка, очень серьезно и трепетно относившаяся к моей научной деятельности, — он занят.
Замок врезали, к ночи, да и не только, запирались от найденной комнаты исправно на два оборота; но некто невидимый прибиваемые ежевечерне доски ежеутренне ни свет ни заря отдирал, унося их с непонятной целью неведомо куда, так что регулярно оказывались мы перед проемом с кипящими за ним буднями высшей школы. А также перед проблемою: где взять новые доски? По тем временам проблема была нешуточная, ездили то на рынок на Васильевский, то на городскую свалку, то на удельнинскую лесопилку, то к знакомым в Шувалово.
— Миша, — сказала мне матушка, — ты ведь у нас не просто инженер, ты аспирант, пойди в этот институт к ученым собратьям, поговори, узнай, зачем они дверь снимают, договорись, чтобы хоть доски не отдирали.
Прежде никто заговоренного порога не переступал, ни мы туда, ни они оттуда. Я очень не хотел невидимую воздушную перегородку нарушать, дурной пример подавать, но она меня уговорила, приговаривая: «Иди, иди!» — и крестя меня, едва я повернулся к ней спиной.
Как выяснилось, дверь снята была по приказу нового административно-хозяйственного чиновника, хмурого отставника; что-то было в лице его особенное, суровое, сосредоточенное, нечто ожесточило его на жизненном пути, то ли армейские будни, то ли, напротив, выход из регламентированной военной лавры в штатскую юдоль, полную неопределенности, хаоса, опасностей, непредсказуемости. Он снизошел до разговора со мной, объяснив, что дверь снята в целях реставрации, никаких досок неструганых в учебном заведении, посещаемом эпизодически — или периодически? — министерскими работниками, ревизорами и иностранцами он не потерпит, но на самом деле он понять не может, кто я такой, откуда взялся и каким образом моя отдельная частная фатера смеет так нагло лепиться к общественному зданию, такую допускать профанацию собственности Министерства просвещения; к тому же, заметил он, бледнея, в институте наличествуют научно-исследовательский сектор, конструкторское бюро, все сотрудники с допусками, куда только смотрит первый отдел, если на территорию, связанную с секретными заказами особых ведомств, через настежь открытую амбразуру подозрительной кухни в наглухо закрытую тематику любой шпион любого государства… ну, и так далее. Я предложил ему дверной проем, объединяющий нас поневоле, заложить, зацементировать, и дело с концом. На что мрачно ответил он, что не имеет права самовольно проем превращать в стену, это не в его компетенции, на то другие инстанции есть, где была дверь, там она и будет, навесим через месяц-другой. А как нам-то жить этот месяц-другой, вопрошал я, ждать, когда нас обворуют или убьют, что ли? у нас ведь тоже не проходной двор. Но он утверждал, что нас за вверенной ему снятой им дверью быть не должно, откуда мы вообще взялись… и тому подобное.
— А если мы доски зашьем пластиком? — осенило меня. — Обнесем бейцованным штапиком, пластик под цвет вашего коридора подберем…
Он задумался, долго не мог выйти из каталепсии задумчивости своей. Тут вбежали в его кабинет два молодых человека, стали требовать машину для поездки на техническую свалку за установочными, срочно, срочно, послезавтра ждем военпреда, а у нас конь не валялся, они занялись друг другом, кто кого перекричит, а я ни с чем с позором удалился, запомнив разве что цвет коридора — салатный.
— Где же мы, ё-мое, найдем такой кусок салатного пластика?! — спросил отец.
— Может, мы обоями доски оклеим да сверху валиком краской закатаем? — предложил брат.
— Краску салатную тоже пойди найди, — заметил отец.
— У меня штапель салатный для подушек припасен, — сказала матушка.
В общем, на время поисков вопрос остался открытым, дверной проем тоже.
Матушка говорила, ей с сорок восьмого года такое снится: квартира с двумя ходами, парадный заперт, черный не запирается, по лестнице черного хода поднимаются бандиты, отец на работе, сестра в садике на продленке, брат совсем маленький, я и вовсе младенчик, сейчас убьют, ограбят, матушка, пытаясь закрыть дверь, кричит благим матом, грабителей с топорами трое, они сильней, тут просыпается она с криком, а то и с кровати валится.
— Таких случаев, — шепчет она, утирая глаза, — после амнистии в городе было полно. Нечего вам зубы скалить, столько народу поубивали, а теперь тоже поговаривают: ходят по городу двое с автогеном, от вора нет запора, да тут какой автоген, входи не хочу.