Старушка эта время от времени наезжала к родственникам, сперва в Ленинград, потом в Петербург. Все на ее речь дивились. «В удоробье дома-то хожу». — «А что это?» — «Да фирябье такое». — «Что?» — «Хахорье, голубчик, по-вашему обноски. Ты что ж это за столом сидишь да за изгороду кладешь?» (что означало, что хозяйский внучок плохо ест). «Пришелыгался» означало «еле приплелся», а «шелыгайся дале» — «плетись восвояси». Вместо «давай потягаемся» говорилось «давай попрыгаемся». Посмотрев одну из передач, старушка промолвила: «Смерть не люблю, когда мертвые глядят, а больные едят».
В Устреке, кроме всего прочего, вместо «тютелька в тютельку» говаривали «шклянь в шклянь».
Прожив у родственников недели две, жительница Устреки начисто забывала свой говор, а приехав через год, поражала собеседников усугубившимся офенским.
Особо славилась Устрека бывальщинами, историями, бытовыми сценками, посвященными ильменской Несси, коротавшей бессмертную жизнь свою то болтовней с Садко, то заплывом за браконьерской моторкою.
Хотя главной сказкой деревни у Ильменя спокон веку был не дающийся в руки клад.
Dodo
Скульптора Галину Додонову (самые известные ее работы — фонтан «Нева» у гостиницы «Ленинград» на Пироговской набережной, Пушкин-лицеист, лежащий в траве в Михайловском, рельефы станции метро «Приморская», памятник Ахматовой на Шпалерной) в мухинском общежитии, где жила она, приехав учиться из Ярославля, звали Dodo. В общежитии я с ней и познакомилась.
Сидели, пили чай, говорили о самолетах. Тогда самолеты были в стране нашей экзотикой, все ездили на поезде.
— Сколько раз ты летала?
— Три раза.
Dodo сидела в углу, точеный профиль, стройная, похожая на скульптуру, молча улыбалась.
— Как ты переносишь воздушные ямы?
— Вообще не реагирую.
— А я боюсь, когда самолет садится, — сказала я. — Вместо облаков видишь землю, страшно, вдруг разобьемся.
— Dodo, что молчишь? Ты летала когда-нибудь?
— Летала.
— Тебе не страшно, когда он садится? — спросила я.
— Не знаю.
— Сколько раз ты летала?
Называет, улыбаясь — голос тихий, говорит медленно, — цифру для нас запредельную, больше сотни.
— Как же ты не знаешь, боишься ли, когда он садится?
— А мы не садились, мы прыгали.
Додонова в Ярославле занималась в одной парашютной секции с Валентиной Терешковой, подавала большие надежды, но тяга к искусству перевесила, и вместо космоса оказалась она в училище Мухиной. Интересно, что они даже похожи были чем-то с Терешковой; возможно, из-за воздушных потоков под ярославскими облаками.
Фиш
Девяностолетняя преподавательница английского и немецкого жила в маленькой комнатушке громадной коммуналки и, чтобы доказать себе и людям, что старость и немощь не вовсе одолели ее, частенько готовила себе рыбу-фиш.
Рядом с ее комнатушкой в большой комнате проживала пара штукатуров-маляров (возможно, малярша и штукатур), работающих усердно и благоденствующих, но сильно пьющих, между пьяницами и алкоголиками; вечерами за стеной постоянно гуляли, пили, пели, шерудились и проч.
И вот в один из вечеров на коммунальной кухне старуха угостила своей рыбою-фиш маляршу. Та поела, пришла в восторг, растрогалась и сказала сидящему на кухонной табуретке мужу:
— Какой рыбой фаршированной она нас угостила! Надо ее к нам вечером пригласить.
— К нам пригласить?! Да ты с ума сошла! — воскликнул муж. — Она же не пьет.
А вот еще история про еврейскую рыбу-фиш.
В 60-е годы на Владимирском рынке начинают с утречка торговать парными щуками, что по тем временам — натуральное чудо из чудес. Переводчице К. звонит живущий неподалеку от рынка ее знакомый Марк Б., дабы сообщить ей о чуде со щуками; соответственно, они встречаются в очереди на Владимирском. Б. берет шесть рыб (маме, дочери, соседям, знакомым, себе). Очередь начинает роптать: «Что это?! Как это?! Столько щук в одни руки!»