Часть посуды побита — надо ли верить, что непременно побьется и остальная?.. Часть родившихся умерла, остальные живут. Смерть относится только к прошлому. Почему мы должны думать, что как было раньше, так будет и дальше?..
— Думать мы не должны. Солнце не должно восходить, а восходит. Умирать мы не должны, а приходится.
— Ну и что ж, что ПОКА приходится?.. До космических полетов все предметы, отрывавшиеся от земли, падали обратно лишь потому, что не было средств вывести их за пределы земного тяготения. Когда я увидал на экране состояние невесомости в космосе, сразу ёкнуло: это ведь прообраз бессмертия, его физическая метафора!.. Неужели вы не верите, что бессмертие неизбежно?
— Насчет тела от надежд воздерживаюсь, зато вера в бессмертие души для меня уже не вера, а знание.
— Вот как?.. В таком случае предъявите свои аргументы вы. В свое время вас жучили за ненаучиый подход к психологии...
— Касательно психологии, сиречь душеведения, у меня была шутка, что это наука, изучающая небытие своего предмета... Был и остаюсь приверженцем научного подхода ко всему на свете, к душе в первый черед.
Сама наука требует к себе тоже научного отношения.
Наука есть гигиена веры — честность ума перед собою самим, знание, знающее о своем незнании.
О внетелесной жизни души можно только догадываться. Но суть и логика вопроса такова, что, отрицая эту возможность, мы отрицаем и душу вообще.
Если души нет, а есть только смертный мозг, работа которого называется психикой (греч. психэ — «душа»), то в чем отличие психотерапевта от автомеханика?..
Если я не допускаю и мысли о возможности некоей жизни после исчезновения тела — мне нечем и незачем помогать людям, которые потеряли близких или сами страшатся смерти. Нечем помочь и себе самому...
— А факты бессмертия души у меня есть. Личные факты. После встречи с великой прозорливицей Вангой, через которую произошел разговор с моей мамой, к тому времени уже ушедшей, я убедился, что есть Великое Там — есть Всебытие...
(Подробней об этой встрече в «Приручении сграха».)
Есть связь ушедших и живущих, все продолжается...
Когда знаешь это, неизбежность смерти легко принять как продолжение Жизни-в-Целом.
Когда осознаешь Путь из Вечности в Вечность как жизненную сверхзадачу — основной ценностью становится радость бескорыстного знания, восторг духа.
А ценность здоровья и прочих благ делается относительной: да, хорошо — но как самоцель абсурдно.
Прощание и прощение, принятие Пути — вот чему учится душа в этой жизни, сколько б ни длилась...
НЕБЫТИЯ НЕТ
ЕСТЬ ЗАБВЕНИЕ
Обвиняю себя в черной неблагодарности
последней моей учительнице,
понимания ждущей,
единственной,
свет без тени дарящей...
Боюсь не тебя,
только пути к тебе,
Возлюбленная Неизвестность
НЕБЫТИЯ НЕТ
ЕСТЬ НЕВЕДЕНИЕ
Страх мой лжет.
Мерзкий скелет —
это и есть мой страх
в облике искаженной жизни...
Не ты это, нет.
Знаю: не кончусь, себя покинув,
начнусь с неведомого начала,
оно там, за гранью...
НЕБЫТИЯ НЕТ
ЕСТЬ БЕЗУМИЕ
Смерть есть небытие в другой жизни,
в другой боли,
в другом сердце,
вот здесь, вот она, смерть —
равнодушие,
в этой смерти живу,
мертвой жизнью казню себя...
Иногда кажется: пелена прорвется,
из плена выйду
и всеми и всем снова стану,
узнают во мне друг друга все существа,
и не будет на свете боли.
Но тяжесть звериная
не дает мне узнать себя...
НЕТ НЕБЫТИЯ
ЕСТЬ ДУША
Возлюбленная Новорожденность,
научи меня быть достойным тебяу научи.
Знаю, почему трепещу:
не готова душа, стыдится...
ИДУ
ПОДАРИ МНЕ ВРЕМЯ
СКАЗАНИЕ ОБ ОТЦЕ ДЕРЕВЬЕВ
...Сейчас в этом райском месте опасно, гуляет война...
А тогда, давно (и совсем недавно...), когда я впервые сюда приехал и начал свою первую книгу (вперемешку со стихотворным бредом и любовными письмами), здесь еще обитала неспугнутая тишина...
Огромная сосновая роща на берегу теплого моря. Кипарисовая аллея, ведущая к средневековому храму дивной архитектуры, — как тема органной фуги на нотной линейке. А дальше, совсем близко, заснеженные вершины и небо. А дальше, уже вот тут же и Бог...
Пицундская длинноигольная сосна сохранилась с третичного периода жизни нашей планеты. Реликт эволюции, сообщающий нам о том, что жизнь на земле во времена оны была гораздо могущественнее, чем теперь.
Словно армия многоруких витязей-исполинов, вышедших из глубин морских, шествуют из вечности в вечность громадные Длинноиглы. У каждого свой особенный облик, своя поза и жестикуляция, своя речь к сородичам...
Я бродил там в благоговейном самозабвении, вдыхая смолистый целебный воздух, и вскоре приметил среди деревьев два Дерева-великана.
Это были уже не сосны и даже не сверхсосны, а люди в древесном обличии, сосночеловеки.
Одного я назвал Вождем. Мощный кряжистый гигант в цвете сил необъятной раскидистой кроной воздымался среди своих собратьев, головой выше всех, победительный, царственный. Мужской геркулесовой силой веяло от него, неизбывной, спокойной и плодоносной; под ним и вокруг все сочилось, цвело, плодилось и размножалось: росли травы необычайной свежести, разнообразились густые кустарники и лианы, множество цветов, диких ягод, пробковики, лимонники... Тут же и гарем стройноизгибистых красавиц сосен с порослью детишек-соснят...
Ясно было: он — действующий властелин своего соснового народа, повелитель и оплодотворитель.
Другого сосночеловека и называть не пришлось — он уже имел общепризнанное наименование: Патриарх.
Его в этой местности знали все. Самое древнее изо всех здешних деревьев — предок, родоначальник всего длинноиглого руковетвистого воинства.
Патриарх стоял в тихом месте в глубине рощи. Без гарема, без свиты, без роскоши вокруг — несколько особняком, как стоят посреди суеты старики.
Ствол толщиной в девять обхватов, с колоссальными прикорневыми наплывами коры, со склеротическими узлами, напоминал крепостную сторожевую башню...
В нем чувствовалась уже какая-то застывающая истуканность, с северной стороны уже наползали, как саванные вуали, разводы лишайника и лепешки мха...
Крона, некогда могучая, как у Вождя, или даже еще мощнее, судя по объему ствола, была уже облезло-лысеющей, усыхающей. Сильно поредевшие ветви еще кое-где зеленились, пытались даже производить свежие шишечки, семениться, но уже отчетливо видна была исходность этих потуг. Птицы, в огромном числе гомонившие около да вокруг, на Патриарха почти не садились, то ли из особого почтения, то ли оттого, что в нем уже поселилось то, чего все живое боится...