Юлия Горина
Ошибочка
I
Ил Лакайль чувствовал себя героем, когда шел к своему кораблю, на котором должен был осуществить первый в истории человечества пространственный скачок и очутиться внутри М101, огромной спиральной галактики необычайной красоты. Предыдущие попытки человечества успехом не увенчались, но он почему — то был убежден, что ему непременно повезет! Резкий и такой родной запах космодрома, приятное поскрипывание кожаных ботинок, новая лычка на плечо, вспышки фотокамер и гул журналистов в нейтральной зоне — все это будоражило и льстило его самолюбию. Лакайль долго готовился к миссии, кудесники в белых халатах с научными титулами почти на молекулярном уровне изучили его физические возможности, драконовким методом впихнули в память основы лингвистики и несколько десятков языков, чтобы дать ему шанс изобрести способ общения в случае встречи с разумной жизнью. Он пережил массу тренировочных полетов и имитационных скачков. Среди пятерых кандидатов Лакайль оказался лучшим, и теперь именно ему выпала честь осуществить новое открытие.
Только где — то в самом отдаленном уголке души скребли кошки сомнения и обычного страха перед неизвестным.
Он сел в кабину корабля, запустил тестирование технического состояния.
Через пятнадцать минут все было готово к старту.
Миллионы людей по всему свету сейчас видели, как серебристая ласточка плавно отрывается от земли, поднявшись на какую — то высоту, замирает — а потом почти моментально превращается в крошечную блестящую точку и вовсе исчезает с глаз.
Состояние после скачка напоминало мучительное похмелье боксерской груши. Ломило каждый сантиметр тела, желудок выворачивало, голова раскалывалась. Лакайль усилием воли заставил себя поднять свинцовые веки.
«Что за черт?…»
Лакайль не верил своим глазам. Он даже забыл, насколько ему плохо.
«Что за черт???»
Ну же! Он запустил сканирование пространства, проверку работы головного компьютера, тестирование работы лоцманской системы, потом схватился за больную голову и выругался.
Так и есть, планета, находящаяся прямо перед ним — Земля.
Скачок не удался.
Разочарование едкой горечью разлилось по жилам. И в этот момент на приборной панели замигала лампочка тревоги.
— Дьявольщина!!!
Производительность генераторов энергии почему — то стремительно падала, а весь резерв был истрачен на неудавшийся скачок. Нужно было срочно набирать большую скорость и сажать звездолет.
Лакайль совершил посадку в районе Ближнего Востока.
Когда он вышел из корабля, то увидел залитую обжигающим солнцем пустыню, силуэты гор вдалеке, и вдохнул полной грудью пыльный воздух. Дома. На Земле. Живой. В конце концов, это тоже неплохой результат.
Странный звук заставил его обернуться.
Изумленный взгляд Ила Лакайля упал на небольшое овечье стадо и застывшего с широко раскрытым ртом человека с посохом в руке в длиннополой одежде. Прокашлявшись, Лакайль сказал глуповатое:
— Здрасьте!
Человек упал на колени, овцы, нервно заблеяв, посыпались в разные стороны, а до слуха Лакайля донеслись незнакомые, но, если напрячься, вполне понимаемые слова…
— О, нет…
Слова, услышанные им, принадлежали ханаанскому языку. Говоря иначе — древнееврейскому.
Солнце окрасило небо в нежные тона.
Илия не спал. Он смотрел на небо с выражением глубочайшей грусти на лице. Его губы беззвучно шевелились.
«Молится…» — подумал Елисей, пытаясь сбившимся дыханием не выдать, что проснулся, и ненароком не помешать учителю. Но пророк ощутил, что уже не один, вздохнул и обернулся к Елисею.
— Красивый рассвет, верно? И за сотни лет до нас, и тысячи лет спустя люди будут смотреть на утреннюю зарю и восхищаться ею.
Елисей поянулся, сел, зябко поводя плечами и кутаясь от утренней прохлады в одежды.
— Учитель, можно я спрошу?
— Спрашивай.
— Ты вчера опять говорил об огненной колеснице, которая заберет тебя живьем на небеса.
— Да.? — сказал Илия, а мысленно добавил: «По крайней мере я очень надеюсь, что она прилетит, или что эти идиоты …» Он вдруг понял, что невольно шевелит губами, и одернул себя.
«Какой святой человек мой учитель!» — подумал Елисей.
— А когда это произойдет?
— Если бы я знал! — с такой горечью воскликнул Илия, что ученику его стало не по себе, словно он случайно затронул самое больное.
Илия открыл свою котомку и вытащил хлеб и то, что все местные называли вином. Гадость несусветная, но что поделать — сыны Израилевы суши не готовили, и коньяк делать не умели. «Ох, коньячка бы…»
— Мы опять будем есть, не умыв рук? — осторожно поинтересовался Елисей. — Может быть, ты попросишь у Господа немного воды?…
«Если бы я мог попросить у Господа немного воды, я бы давно помылся!»
— Нет, Елисей, мы не будем беспокоить Господа по такому незначительному пововду. Вкушай эту пищу неумытыми руками, но с чистым сердцем, и не будет в том греха.
Елисей послушно приступил к трапезе.
— Учитель, а почему ты не стареешь?
Иногда Елисей доводил его до состояния белого каления такими вопросами. Так и хотелось огрызнуться в ответ: «Да потому что я, черт возьми, еще не родился!» Но вместо этого Илия ответствовал:
— Потому что милость Божия («и тупость сотрудников отдела новых технологий освоения космоса») почивает на мне, («как на них опочила природа!») и таково Его желание, чтобы предстал я в Царстве его зрелым мужем, а не старцем («хотя иногда мне кажется что я таки успею состариться, пока они там разберутся»).
— А ты знаешь, как будет выглядеть колесница, которая спустится за тобой?
— Да. Она будет странной формы, округлая, силуэтом немного похожая на птицу, мерцающая огнями, она появится из ниоткуда и пропадет в никуда… — Илия мечтательно прикрыл глаза, тщательно пережевывая заскорузлую лепешку.
Вместо М101 сидеть в драном энергетическом жилете, надетом на драный хитон, в пустыне, с лепешкой в зубах — как — то несколько неожиданно. И сколько лет уже, сколько лет… Где — то там, в недосягаемом мире, есть его дом, пахнущий мамиными пирогами, есть шумные мегаполисы, косодромы, экранизированные книги. Где — то там остался настоящий Ил Лакайль, со своими мечтами, мыслями, ценностями и самолюбием. Здесь из всего старого багажа пригождалось только последнее. Иногда ему снилось собственное прошлое, и тогда он просыпался в холодном поту и с пронзительной болью утраты. Как сегодня.