Она умела относиться к жизни, как к книге; она уподоблялась хорошему чтецу, который знает, что качества книги лежат столько же в неё самой, сколь и душе, природе внимательного чтеца.
Звездочка не отставала от меня:
– Мы оба много пили; наконец лакей ушел, оставив кофе, фрукты и шампанское.
На другой день Таня не уехала Крым, ни она ни я не выходили из номера, который превратился в душную теплицу нашей любви, наших восторгов.
Нет ничего труднее, как подробно рассказать, об этих часах страстных томлений: мук и возбуждения, которые столь наполняют жизнь, что делают время текущим неосязаемо.
Мы были одни, наконец одни, никто ничего не мог помешать нам, мы могли забыть обо всем на свете и заняться только друг-другом.
Мы разделись, номер был ярко освещен, дверь заперта, с Звездочки спала последняя ткань, и она стояла пред мной целомудренная, прекрасная и гордая в своей девической наготе: яркий свет красиво оттенял её развившуюся сочную грудь, немного тонкую талию и бедра в которых единым аккордом звучали мощь женщины и решительность девушки и сладострастие природы, которая во имя жизни ломает все преграды, все условности, все приличия и опрокидывает все благоразумные решения.
В любви для любовников этот момент, когда они видят друг-друга впервые обнаженными, когда ничто постороннее не может нарушить их свидания, имеет большое решающее значение. В любви участвуют пол, а затем элементарные чувства, роль которых весьма значительна.
Вспоминайте те моменты, когда вы обуреваемые страстью провели с женщиной: осязание – оно помнит бархат кожи нежнейшие места тела, и те шероховатости, которые вдруг с удивлением встречает рука, в своем чувственном путешествии.
Губы – они перелистывают страницу за страницей душную книгу любви.
Обоняние – ему, ведь, дан запах здорового молодого тела испаряющего благовония; но зрение – это высшая точка на горе любовных утех: с неё видны все повороты дороги все изгибы белых отмелей тела, вокруг которого волнуется океан любви, ищущей насыщения конечного, сверхмерного. Зрение – высшее благополучие эротических забав. Участие зрения делает любовные утехи полным гармонии: любовник, живущий, дающий пищу всем пяти элементарным чувствам, в течение сеансов любви подобен судну в океане, пользующемуся всеми способами передвижения.
Таня была раздета, мы лежали на мягком пружинном матраце хорошей кровати, мы оба дрожали от ненасытной страсти: жаркие объятия наших сплетшихся тел, чередовались с иссушающими поцелуями – минуты иногда тянулись как целые часы и час был подобен минуте.
Иногда совершенно раздетые мы вставали с ложа и переходили к столу, ели фрукты, запивая их светлым прозрачным вином. А затем мы вновь и вновь возвращались к обольстительной жатве спелого поля под горячими лучами потного солнца страсти; покаюсь, не буду таиться – какой-то злой рок тяготел над мной в этой любовной истории; Таня лежала на кровати вся раскрытая, согласная, соблазняющая и соблазнительная… Я шел по белой дороге её ног и что же, к стыду своему – я должен признаться, что каждый раз, как я стучался в запертые врата храма сладострастия, во мне бушевал огонь желания, но как только врата были открыты – я падал в изнеможении, полный отчаяния и презрения к самому себе… После одного из таких неудачных пароксизмов страсти, Таня вдруг села на кровати. она взяла со спинки стула и надела свою рубашку, и закрыв лицо руками, вдруг заплакала.
– Что с тобой, – спросил я, – о чем ты плачешь?
– Ах мне здесь не нравится, здесь все делает меня несчастной, как хорошо было бы сейчас ночью там около мельницы…
– Но ведь тогда ты как же плакала, как и сейчас…
– Да, но тогда мне было жаль моего прошлого, на пороге, как мне казалось, новой жизни эти слезы были на грани равно и счастья и горя… Теперь же, теперь я плачу об этой ночи у старой мельницы; там мы прикасались друг к другу так же просто, как один цветок никнет другому; наши взгляды были связаны золотыми нитями предрассветных звезд; эта старая мельница, темневшая высоте, в неё была степная мудрость, склонившаяся над нами и благословлявшая нас…
– Черт возьми… положительно, эта проклятая мельница была причиной всех моих эротических катастроф, она мшистой стеной стояла меж Таней и мной, не оставляя ни единой щели, и мешая слиться телам нашим!..
Мне надоела эта постоянная память о мельнице, где меня постигла первая любовная неудача уже несколько раз сумевшая повториться потом.