Небо здесь кажется ближе, и хотя оно остаётся одноцветным, но почему-то предвещает грозу. Всё это место предвещает, словно оно затаило дыхание и ждёт. Северянин смотрит на высокий гребень и, стиснув зубы, начинает долгое восхождение.
Снорри карабкается, пробирается по неровным склонам, цепляется за скалы, которые беспричинно ранят при одном только прикосновении – словно они сделаны из само́й боли. Видения Восьми Причалов заполняют его разум, пока он тянется, хватается, подтягивается снова и снова. Его деревня стоит над Уулискиндом, над причалами, что дали ей название – россыпь лачуг, которые он так хорошо знает, что может находить в ней дорогу и самой тёмной ночью, и мертвецки пьяным. Он видит свой дом, и Фрейю у двери, золотые волосы лежат на её плечах, голубые глаза с маленькими морщинками в уголках улыбаются, одна рука на плече Эми, а вторая треплет рыжие волосы Эгиля. Сзади к ней подходит Карл, который на голову и плечи выше приёмной матери. Его волосы светлые, как у его родной матери, и он обещает стать таким же высоким, как и его отец. Даже в пятнадцать он выше большинства мужчин.
Каким бы вырос Эгиль из костлявого энергичного ребёнка, который так страстно любил исследовать всё, что мир показывал или прятал? Всегда был готов на какое-нибудь озорство? Мальчишка боготворил Снорри…
– Я позволил ему умереть. – Очередной захват. Напряжённый рык. Ещё несколько футов подъёма. – Я всем им позволил умереть.
Снорри смотрит вверх, моргая, чтобы зрение прояснилось. Никакая боль, которую он перенёс в Хель, не сравнится с той, что поселилась в его груди в тот день, когда он нашёл Эми в снегу, изуродованную гулями, которых в Восемь Причалов привёл Свен Сломай-Весло. Та боль разрасталась вокруг его сердца – с каждой их смертью она росла всё больше и становилась всё сильнее, не уменьшаясь с течением времени – и стала защитой от всего, что может предложить мир, а ещё тюрьмой. Но она закончится. Здесь, в Хель, она закончится.
Снорри не знает, сколько времени занимает подъём. Время идёт странными путями, без смены дня и ночи, без еды и без воды, без единого живого существа поблизости, расстояние до которого можно было бы измерить такой зыбкой штукой, как мили. Снорри не знает, сколько времени занимает подъём, но, взобравшись на гребень, чувствует, что где-то на этом пути он постарел.
С гребня открывается вид на складки местности, через которые вдаль к тёмному горизонту тянется лабиринт сухих долин, узких каньонов и глубоких трещин. На небе видны пятна тени, словно по нему разбросаны еле заметные полосы облаков, вцепившихся в подбрюшье мира над Хель. Каждая линия тени образует свою часть узора – огромного вихря, вращение которого слишком медленно для глаза, и его центр где-то во многих милях в вышине над лабиринтом.
– Я вижу. – Снорри ненадолго опускает топор, делая глубокий вдох. – Я иду за тобой, Фрейя. – Он стирает кровь с рук. – Я иду за вами. – У него есть цель. Фрейя будет там вместе с детьми. И вся Хель не сможет его остановить.
Убийца оступился на камне, и на миг это выбило меня из истории Снорри. Мы зашли глубоко в земли Колеса, возможно так же далеко, как и в первый раз. Камни выше человеческого роста стояли пятью близкими параллельными линиями, словно лучи, которые стремились вперёд и сходились в одну точку в бесконечности. Болезненные скрюченные заросли вереска вымахали выше головы. Я слышал, как среди камней выкрикнули моё имя… поблизости, на одном из них, покрытом древним мхом, сбоку показалась бледная рука с длинными пальцами. Я закрыл глаза, и история снова меня захватила, закружила в другую сторону.
***
Бледная рука с длинными пальцами медленно двигается по валуну. Это движение притягивает взгляд Снорри, заставляя отвести взгляд от пыльного дна ущелья и посмотреть на крутой скалистый бок. Он прошёл уже несколько миль по лабиринту, и вихрь из теней над головой уже выглядит отчётливее, чем когда викинг его впервые увидел. И за все эти пыльные мили он не встретил ни единой души.
– Лучше выходи и покажись, – кричит он, поднимая топор.
Над краем неровного уступа ярдах в тридцати над дном долины показывается узкая голова. Сначала Снорри принимает существо за нежить, и в его венах стынет кровь, но эта тварь скорее болезненно жёлтая, чем белая – неестественный сплав клюва и головы, а не безглазый клин, как у нежити. Со скрежетом, как ногтями по сланцу, существо вылезает на вид, демонстрируя острые зубы в мясистом клюве и долговязое костлявое тело с гребнем шипов на спине.