Я уставился на звёзды через прореху в навесе.
– А сколько вообще времени?
– Час до полуночи.
Я поднял голову и осмотрелся. Это был риторический вопрос. Мне-то казалось, я здесь один.
– Кто это сказал? – Я не мог разглядеть ни одной человеческой фигуры – лишь гору подушек. – Покажись. Не заставляй меня пить в одиночестве!
Из дальнего угла у края крыши, за которым был пятидесятифутовый обрыв до улицы внизу, показалась чёрная фигура. На миг моё сердце ёкнуло – я подумал об Аслауг – но голос был мужским. Показался стройный, но мускулистый человек: высокий, хоть и ниже меня, лицо укрыто тенью, длинные чёрные волосы. Он шёл с преувеличенной осторожностью сильно пьяного человека, держа одной рукой глиняную фляжку, и безвольно плюхнулся на подушки на место Омара.
Лунный свет, падавший через прореху между двумя навесами, показывал лишь зыбкий ломтик этого человека. В серебристом свете вырисовывались жуткий ожог на его левой щеке, простая белая рубашка и рукоять меча. На меня внимательно смотрел блестевший посреди ожога чёрный глаз, а второй скрывался за покровом волос. Он поднял фляжку в мою сторону, а потом отхлебнул из неё.
– Теперь ты пьёшь не один.
– Ну, это отлично. – Я глотнул из своей оловянной чашки. – Ничего хорошего, когда человек пьёт один. Особенно после того, через что я прошёл. – Я расчувствовался, как бывает с нетрезвыми людьми без весёлой музыки и хорошей компании.
– Я очень далеко от дома, – сказал я, неожиданно почувствовав себя очень несчастным и тоскующим по родине.
– Я тоже.
– Красная Марка в тысяче миль к югу отсюда.
– Высокогорье Ренара ещё дальше.
По какой-то причине, известной лишь пьяницам, это меня разозлило.
– У меня были тяжёлые времена.
– Времена вообще нынче тяжёлые.
– Не только нынче. – Я снова выпил. – Знаешь, а я ведь принц. – Не знаю, как это могло вызвать ко мне сочувствие.
– Либа по швам трещит от принцев. Я тоже родился принцем.
– Хотя вряд ли я когда-нибудь стану королём… – Я держался своей линии.
– А-а, – сказал незнакомец. – Мой путь к престолу тоже неясен.
– Мой отец… – Ход мыслей ускользал от меня. – Он никогда меня не любил. Холодный человек.
– У моего тоже такая репутация. Наши разногласия были… острыми. – Он глотнул из фляжки. Свет снова попал на него, и я увидел, что он молод. Даже моложе меня.
Возможно, дело было в облегчении, оттого что я в безопасности и пьян, и меня не преследуют монстры, но отчего-то вся печаль и несправедливость моего положения, которой раньше не находилось времени, полилась из меня.
– Я был всего лишь ребёнком… я видел, как он это сделал… убил их обоих. Мою мать, и мою… – Я закашлялся и не смог сказать.
– Сестру? – спросил он.
Я снова кивнул и выпил.
– Я видел, как убили мою мать и брата, – сказал он. – И тоже был молод.
Я не мог понять, не насмехается ли он надо мной, пытаясь побить всякое моё утверждение своим вариантом.
– У меня до сих пор с того дня остались шрамы! – Я поднял рубашку, демонстрируя бледную полосу в том месте, где меч Эдриса Дина пронзил мою грудь.
– У меня тоже. – Он закатал рукава и пошевелил руками, чтобы лунный свет осветил бессчётные серебристые швы, крест-накрест пересекающие его кожу.
– Иисусе!
– Его там не было. – Незнакомец снова убрался в тень. – Только крюкшиповник[4]. И этого было достаточно.
Я поморщился. Крюк-шиповник неприятная штука. Похоже, мой новый друг нырнул в него с головой. Я поднял чашку.
– Выпей и забудь.
– У меня есть способы получше. – Он раскрыл левую ладонь, показав маленькую медную шкатулку. Лунный свет осветил орнамент из шипов на её кромке. Может, у незнакомца и были способы забывать лучше, чем алкоголь, но он сделал глоток из фляжки, и немаленький.
Я смотрел на шкатулку и удивлялся тому, насколько знакомо она выглядела. Но, какой бы знакомой она ни казалась, трогать её мне совсем не хотелось. В ней было что-то плохое.
Как и мой новый друг, я тоже выпил, хотя у меня тоже имелись другие способы похоронить воспоминания. Я влил неразбавленный виски себе в горло, почти не чувствуя вкуса, почти не чувствуя жжения.