– Я… – Я смотрю на розовую штуку, на этого почти-ребёнка. Вытаскиваю меч Эдриса Дина, и надпись вдоль клинка становится алой, словно сами символы кровоточат. – Это моя сестра.
Хотя какая-то магия тащила меня к ней, наша связь здесь заканчивается. Я никогда не встречал сестру – она так и не выросла – и два брата научили меня, что в кровных узах нет ничего святого. Если бы на одном обрыве висели мой старший брат Мартус и случайный незнакомец, и у меня было бы время, чтобы спасти лишь одного, то в этот день я обзавёлся бы новым другом. Особенно если бы это была юная незнакомка. И с этим… существом… меня связывает лишь память о смерти матери. Только горе нас объединяет, а теперь это безымянное дитя превратилось в какой-то ужас – ужас, которому нужно убить меня, чтобы выбраться в мир живых и занять там своё место…
Я держу свой кровоточащий меч и смотрю на тварь – розовую, уродливую, влажную и воспалённую. Снорри стоит возле меня и ничего не говорит. Из меня вырывается крик – грубый неприятный звук, короткий и резкий, как дуга, по которой летит мой клинок. Сталь режет. Нерождённая падает, и в том месте, где она касается земли, остаётся лишь пыль, да маленькие сухие кости.
– Ял. – Снорри тянется к моему плечу. Я стряхиваю его руку.
Над пылью поднимается что-то непостижимое – призрачно-бледное нечто меняется, растёт, быстро принимает разные формы. Это всё она. Моя сестра. Спящий младенец; маленький ребёнок, делающий первые нетвёрдые шаги; юная девушка, длинноволосая, симпатичная; высокая женщина с внешностью матери, стройная и прекрасная, тёмные локоны спадают на плечи. Изображения меняются быстрее – мать держит крошечные ручки, женщина с суровым лицом и властностью во взгляде, старая женщина на высоком троне. Исчезает.
Я продолжаю стоять, руки покалывает, щёки покалывает, дышу часто и неглубоко, в груди боль. Почему мне больно? То-что-могло-случиться исчезает каждую секунду каждого дня. То-что-могло-случиться, рухнувшие планы, неосуществимые мечты – они обращаются в ничто быстрее, чем Слидр падает с обрыва. Я стою и смотрю, как крошечные кости чернеют и обращаются в прах. Не "то-что-могло-случиться", а "то-что-должно-было-случиться".
Марко смеётся надо мной. Мерзкий звук, напряжённый и полный боли, но всё равно это смех, и в мире живых я от этого человека и улыбки не видел.
– Это ещё не окончено, принц. Вовсе нет. – Он стонет, пытаясь двинуться, но ему мешают приколоченные руки и ноги. – Дерево хранит лишь то, что не нужно нежити.
– Нежить? – Я слышал о них – чудовища мёртвых земель, твари, которых Мёртвый Король привёл в мир на службу своим целям.
– А что, по-твоему, ездит на детях, взятых из утробы? Что формирует их потенциал и использует ту силу? Это честный обмен. – Он смотрит на меня мёртвыми глазами. Эмоций в них так мало, что с тем же успехом он мог бы говорить о сделке в торговых залах Умбертидской биржи. – В чём преступление? Дитя, которое не могло бы жить, живёт, а нежить, которая не жила никогда, обретает жизнь и ходит по миру людей, где может насытить свой голод.
Я смотрю вверх, на испещрённый телами ствол, с которого свисают бесчисленные ветви, похожие на ивовые – и на каждой висит украденная жизнь. Разве Марко худший из тех, что прибит здесь? Вряд ли. Я должен ненавидеть его яростнее. Должен бы броситься на него и срезать. Но это место выжигает эмоции. Там, где раньше была ярость, я чувствую пустоту и грусть. Я поворачиваюсь и ухожу.
– Стой! Сними меня!
– Снять тебя? – Я поворачиваюсь, и где-то глубоко внутри тлеет язычок пламени гнева. – Почему?
– Я рассказал тебе. Дал информацию. Ты мне должен. – Марко выталкивает каждое слово из груди, сжатой его собственным весом.
– Это дерево не простоит так долго, чтобы я задолжал тебе, банкир. Даже если оно будет стоять десять тысяч лет, а ты будешь каждый день спасать мне жизнь.
Он кашляет, и на губах появляется чёрная кровь.
– Они тебя поймают. Нежить и та часть твоей сестры, которую эта тварь забрала. Смерть брата откроет им дверь и позволит появиться вместе – нерождённая, новое зло в мире. Твоя смерть навсегда оставит её в землях над нами.
Мысль о том, что какой-то монстр, связанный с моей сестрой, будет выслеживать меня по Аду, пугала меня до чёртиков, но будь я проклят, если позволю, чтобы Марко это заметил.
– Если эта… тварь… выследит меня, то мне придётся просто покончить с ней. Холодной сталью! – В подтверждение я вытаскиваю свой меч – в конце концов, он заколдован, и уничтожит мёртвых существ так же эффективно, как и живых.
– Я могу рассказать, как её спасти. – Он смотрит мне в глаза своими тёмными и блестящими глазами.
– Мою сестру? – Её спасение не входило в мои планы – это прерогатива Снорри. Я хочу уйти, но что-то меня останавливает. – Как?
– Теперь, когда ты освободил от дерева её будущее, это можно сделать. – На его лице ясно написаны боль и отчаяние. – Ты спустишь меня? Пообещай.
– Клянусь честью.
– Когда встретишь их в мире живых, свою сестру и ту нежить, что носит её кожу, любая достаточно святая вещь их разделит.
– И моя сестра будет… жить?
Марко снова издаёт тот мерзкий звук, свой смех.
– Она умрёт. Но должным образом. Чисто.
– Достаточно святая вещь? – произносит рядом Снорри.
– Нечто важное. Вера всех верующих заставит такую вещь сработать. Средоточие. Не какой-то церковный крест. Не святая вода из кафедральной купели. Какой-то истинный символ, какой-то…
– Кардинальская печать? – спрашиваю я.
Марко кивает, и его лицо морщится от боли.
– Да. Возможно.
Я снова отворачиваюсь.
– Стой! – Я слышу, как Марко охает, пытаясь дотянуться до меня.
– Что? – Я оглядываюсь назад.
– Отпусти меня! Мы заключили сделку!
– Есть ли у вас бумаги, Марко Онстанос Эвеналине из Золотого Дома? Правильно заполненные формы? Они подписаны? Засвидетельствованы? На них есть нужные отметки?
– Ты поклялся! Своей честью, принц Ялан. Своей честью.
– А-а. – Я снова отворачиваюсь. – Моей честью. – Начинаю идти. – Если найдёшь её, дай мне знать.
ШЕСТЬ
В либанском порту Аль-Аран я купил место на корабле под названием "Санта Мария" – это же судно взяло большую часть соли, которую мои компаньоны почти весь предыдущий месяц тащили на север из Хамады. В трюме нашлось место и для трёх моих верблюдов, и, должен признать, я почувствовал некоторое удовлетворение, глядя на мучения животных – после всех моих долгих страданий на верблюжьем горбу.
– Предупреждаю, капитан, Бог создал этих существ лишь для трёх целей. Испускать ветры сзади, испускать ветры спереди, и плеваться. Они плюются желудочным соком, так и скажите своим людям. И не позволяйте никому соваться в трюм с открытым пламенем, иначе вы окажетесь владельцем изумительной коллекции плавающих обломков. А ещё мы все утонем.
Капитан Мальтурк фыркнул в заросли своих усов и отмахнулся от меня, а потом повернулся в сторону мачт и снастей и принялся кричать какую-то морскую белиберду своим людям.
Путешествие по морю – неприятное занятие, о котором в приличной компании лучше и не говорить, и в первые четыре дня не случилось ничего примечательного. О-о, были волны, дул ветер, поглощалась еда, но, пока на горизонте не показалось побережье Ка Льяра, это морское путешествие отличалось от прочих лишь температурой, языком, на котором ругались моряки, и вкусом возвращавшейся наружу пищи.
А ещё, никогда не берите верблюда в море. Просто не надо. А особенно трёх таких сволочей.
Порт Френч на Ка Льяре, самом южном из Пиратских островов – первая остановка для многих кораблей, покидающих африканское побережье. Есть два способа пережить путешествие по Среднему морю. Первый: вооружившись до зубов, а второй: вооружившись правом проезда, полученным от пиратских лордов. Его можно получить у торговых агентов во множестве портов, но кораблю лучше зайти в порт Френч или в любой другой ключевой пункт на Пиратах. Кодовые флаги постоянно меняются, и негоже плавать под устаревшим. И к тому же, по завершении неприятных дел с налогами, пиратские порты предлагают торговцу такой широкий ассортимент товаров и услуг, какой могут предложить лишь немногие места в мире. Они торгуют и натурой – как той, что продаётся, так и той, что нанимается. Рабы в основном направляются с запада на восток, и ещё немножечко с севера на юг. В Разрушенной Империи никогда не было большого спроса на рабов. У нас есть крестьяне. По большому счёту то же самое, только они думают, что свободны, и потому не сбегут.