Той пьяной ночью на хамаданской крыше я поделился своей проблемой с Йоргом Анкратом. Этот убийца, покрытый шрамами от шипов, дал мне какой-то совет, и там, в темноте пустыни, он казался здравым решением. В конце концов, разве Йорг не король Ренара? Но с другой стороны он всего лишь мальчишка… А ещё, что бы он там мне ни сказал, всё смыла река виски, и помнил я лишь выражение его глаз, когда он говорил, и ощущение, что он совершенно прав.
Карета качалась и тряслась, мили уносились под колёсами, и дом приближался. Мы догнали три длинных колонны солдат, марширующих в сторону столицы. Несколько раз на дороге становилось так многолюдно, что нам приходилось протискиваться среди обозов, бранящихся погонщиков или солдат, передающих команды по шеренгам. И каким-то образом, посреди всего этого грохота и стука, несмотря на жару, шум и предвкушение… я заснул.
Мне снился Джон Резчик, огромный и сатанинский, словно реальность была недостаточно страшной. Я видел, как он тянется ко мне оставшейся бледной рукой, увешанной трофеями своего ремесла – губами, которые он отрезал для Мэреса Аллуса и носил как браслеты. Я пытался убежать, но снова оказался привязанным к столу в маковых залах Аллуса. Эти огромные белые пальцы искали меня, приближаясь… приближаясь… а я закричал, и стоило мне крикнуть, как стены и пол исчезли, превратившись в пыль и сухой ветер, открыв небо, освещённое мёртвым светом цве́та несчастья. Рука Резчика отдёрнулась, и в тот миг, зная, что я снова в Аду, я крикнул ему, чтобы он схватил меня и вернул обратно. Меня уже не волновало, что меня ждёт, поскольку, пожалуй, лучшее определение Ада состоит в том, что нигде нет такого места и такого времени, куда бы ты не захотел сбежать из Ада.
– Что-то не так.
Я поднял глаза и увидел, что Снорри остановился передо мной и смотрит на окружающие холмы.
– Всё не так. Мы в Аду! – Словами этого не выразить, но даже если вы просто идёте по пыльной канаве вслед за потоком душ, Ад хуже всего, что вы когда-либо знали. Вам так больно, что хочется рыдать, вам хочется пить, вы страдаете от голода, горе давит на вас, словно на шее висят цепи. И даже когда просто стоишь там, чувство такое, будто смотришь, как всё, что ты когда-либо любил, невыносимо умирает прямо у тебя на глазах.
– Там! – Он указывает в сторону зазубренного скопления камней на гребне слева от нас.
– Камни? – Я больше ничего не вижу.
– Что-то. – Снорри хмурится. – Что-то быстрое.
Мы идём дальше, уставшие до изнеможения. Земля тут и там разорвана и покрыта трещинами. Вырываются языки пламени, тянутся в сторону неба, и в воздухе пахнет серой, от которой щиплет глаза и лёгкие. Канава расширяется, превращаясь в пыльную долину, усеянную валунами. Ветер придал им чужеродные формы, многим – тревожно похожие на лица. Я слышу шёпот, сначала неразличимый, а потом, когда пытаюсь разобрать слова, которые становятся всё отчётливее.
– Плут, лжец, трус, прелюбодей, богохульник, вор, плут, лжец, трус, прелюбодей…
– Снорри, ты слышишь?
Он останавливается и дожидается, пока я его нагоню.
– Да. – Он испуганно оглядывается. – Голоса. Они называют меня убийцей. Снова и снова.
– И всё?
–…богохульник, вор, плут, лжец, трус, прелюбодей…
– Ты не слышишь "плут" или "вор"?
Снорри хмуро смотрит на меня.
– Нет. Только "убийца".
Я прикладываю ладонь к уху.
– А-а, да, теперь слышно лучше. Мне тоже говорят "убийца".
– …трус, прелюбодей, богохульник…
– Богохульник? Я? Я? – Я оборачиваюсь и сердито смотрю на каменные лица, направленные в мою сторону. Кажется, каждый валун в пятидесяти ярдах вокруг щеголяет набором гротескных черт лица, которые смотрелись бы к месту на статуях, украшающих башню моего двоюродного деда.
– Гнев: ты повинен в грехе гнева… – доносится из пары десятков ртов.
– Блядь, да я не гневаюсь! – Кричу я в ответ, даже не зная, зачем отвечаю, захваченный потоком обвинений.
– Похоть: ты повинен в грехе похоти…
– Ну… технически…
– Ял? – Рука Снорри ложится мне на плечо.
– Жадность: ты повинен в грехе жадности…
– Ой, да ладно! Все жадничают! Я хочу сказать, покажите мне человека…
– Ял! – Снорри трясёт меня, поворачивая меня к себе лицом.
– Да. Что? – Я удивлённо смотрю на него.
– Похоть: ты повинен в грехе похоти…
– Ладно! Ладно! – Я перекрикиваю голоса. – Я испытывал похоть. И не раз. Соглашусь со всеми семью грехами, только заткнитесь.
– Ял! – Пощёчина, и моё внимание резко возвращается к северянину. – Богам наплевать на все эти вещи. Это твоё вероисповедание. Об этой чепухе стенают церковники.
В этом есть смысл.
– И что?
– Земли мёртвых созданы ожиданиями, но нас здесь двое, и наши веры вступают в противоречие. – Он отпускает меня. – Здесь мы во владениях Хель, где она правит надо всеми мёртвыми. Но…
– Но?
– Думаю, мы сбились с пути и попали в твой Ад.
– О, Боже.
–… не поминай имя Господа всуе… – Голос епископа Джеймса, хотя помощник моего отца никогда не говорил так, будто хочет содрать кожу с моего лица.
Преисподняя, которой правит Хель, двуликая богиня Снорри – довольно жуткое место. Но у меня есть чувство, что мой Ад с огнём и серой, набитый грешниками, которых поджаривают черти, превзойдёт ад викингов по части жути.
– Давай вернёмся. – Я поворачиваюсь и начинаю отступать тем же путём, которым мы пришли. – Как мы вообще здесь оказались? Ты же тут верующий…
– … неверный, неверный, сжечь неверного…
– Я к тому, что у тебя здесь самая сильная вера.
– неверующий, неверующий, пытать неверующего…
– Я бы не сказал, конечно, что моя вера совсем уж слаба, слава Иисусу! – Я крещусь во имя Отца, Сына и Святого Духа, причём это не то равнодушное движение руки, которое исполняет отец, но тщательное и точное действие, которое использует епископ Джеймс.
– Ял, возможно дело не в тебе. – Рука Снорри снова на моём плече, не даёт мне двигаться. Я оглядываюсь, а он кивает, указывая вперёд.
Между двумя большими валунами в долине что-то пролетает. Я вижу это лишь мельком – что-то тонкое и бледное, что-то плохое.
– Это Ад нашего врага. Он принёс его с собой. – У Снорри уже в руках его топор.
– Но никто не знает, что мы здесь… – Я кладу руку на ключ, висящий под курткой, прямо над сердцем. Неожиданно он кажется таким тяжёлым. Тяжёлый и холодный, холоднее льда. – Мёртвый Король?
– Возможно. – Снорри водит плечами. В мёртвом свете голубые глаза кажутся почти чёрными – он смотрит на камень, за которым исчезло существо. – Если каким-то образом он узнал, что мы здесь, то быть может он хочет отомстить за то, что мы спрятали от него ключ.
– Кстати, насчёт этого…
Дальнейшие разговоры прерывает существо – оно появляется из тени у основания камня и бежит в нашу сторону с ужасающей скоростью. Оно мчится на тонких костяных ногах, каждый толчок бросает его в сторону, а следующий корректирует изменчивый курс по полю валунов. Существо мчится среди камней, а каменные лица позади него кричат от ужаса. Тварь напоминает мне белые нити, которые видны на мышце человека, разрезанного ударом меча. Нервы, как назвал их один из моих наставников, тыкая в кошмарную картинку в какой-то древней книге по анатомии. Тварь похожа на нерв: белая, тощая, длинная, разделяется на конечности, которые в свою очередь разделяются на три корневидных пальца. Голова – безглазый клин, достаточно острый, чтобы вонзиться в человека.