- Я этим заниматься не буду. Идите к Бородавицыну, это по его части, он отвечает за идеологическое воспитание солдат и вы тоже, поскольку он в вашем взводе.
- Он враг, я это нутром чувствовал, а вы ему потакали, он втерся к вам в доверие, он обманул, подвел вас. Я сейчас же позвоню в контрразведку дивизии, - запальчиво сказал Слободан.
- Звоните, конечно, но теперь, после разоблачения Берии, отношение к так называемым внутренним врагам, меняется на глазах. И вы подумайте, стоит ли нам из простого, неглупого парня искусственно делать врага. Вам от этого легче? - Самошкин посмотрел на своего соперника холодными глазами и добавил: - Идите, у меня тут одна работа. Завтра мне доложите обо всем.
Слободан побежал к Бородавицыну.
- Давай его сюда, - сказал Бородавицын, - я буду читать его дневник в его присутствии, без него читать, как-то нехорошо, не этично, понимаешь. Надо же, как мы в нем ошиблись, а?
Я вошел в кабинет замполита, доложил, что такой-то прибыл.
- Садитесь, - сказал Бородавицын. - Вам здесь сидеть долго. Вон, какая толстая тетрадь. Я буду сейчас читать ваш дневник в вашем присутствии. А вы слушайте, как это звучит со стороны, потому что такое впечатление, что вы и сами не знали, что записывали, для кого и для чего.
В нескольких местах дневника были изложены крамольные мысли, которые говорили о самостоятельной оценке тех или иных событий и эти оценки не совпадали с мнением родной коммунистической партии. Например, я писал, что все борются за мир и все вооружаются, в том числе и СССР. Советский союз содержит огромную армию в мирное время и это тяжелым бременем ложится на плечи народа.
"На автобусной остановке в центре города, столице Белоруссии, вчера увидел женщину с ребенком на руках. Он сидела на скамейке и плакала.
- Что с вами? почему вы плачете? - спросил я ее
- У меня нет денег на дорогу, я не могу сесть на автобус. Я забыла, что такое молоко и масло, мне не на что купить хлеба. Возьмешь, почитаешь газету, там все есть, полное изобилие, как при коммунизме, а магазины пусты.
Я вытащил последние три рубля и отдал женщине. Я помог ей, чем мог".
- Вот, видите! - воскликнул на этом месте Слободан. - Так писать может только враг. Он враг, тайный враг, а тайный враг хуже открытого. В Сибири ему место.
- Ну что вы? - примирительно сказал Бородавицын, прерывая чтение. - Товарищ Славский просто ошибается. Эта женщина с ребенком...это не типичное явление для нашей жизни. А, возможно, она аферистка, притворщица. Она обманула его. Разве он виноват в этом?
" Наш взвод собрал старший лейтенант Слободан, не известно только, когда его перекрестили и назвали Слободаным, и приказал нам, солдатам голосовать за кандидатов, чьи фамилии уже внесены в списки для так называемого тайного голосования. Он запретил солдатам вычеркивать какую-либо фамилию. Кому нужны такие выборы? не проще ли назначить приказом этих депутатов? Можно подумать, что депутаты, эти Верховные советы, что-то значат, ведь вся власть в руках партии!"
"...Если мы боремся за мир, почему бы нам ни сократить армию наполовину? В одном Минске солдат больше, чем гражданских".
26
Чтение длилось три дня. Слободан сидел рядом с Бородавицыным, ерзал на стуле, когда речь шла в дневнике и о нем в весьма не лестной форме. Бородавицын чаще назывался сокращенно: Борода. Когда чтение, наконец, кончилось, Бородавицын сказал:
- Пусть этот дневник останется у меня, я уберу его в сейф. Скоро демобилизация. В день вашего увольнения в запас я вам верну ваш дневник и тетрадь со стихами. Слово советского офицера и коммуниста. Мы тоже сделаем выводы. Может, мы где-то и ошибаемся.
Это высказывание замполита несколько успокоило меня, но я чувствовал себя виноватым перед Бородавицыным. Почему я сокращал его фамилию в дневнике? Это, конечно, покоробило и обидело честного советского офицера.
- Извините меня, пожалуйста! - сказал я Бородавицыну.
- За что? - спросил Бородавицын.
- За Бороду.
- Ну, это ерунда. Возвращайтесь в свой взвод и забудьте это малозначащее приключение.
Я облегченно вздохнул и вернулся к своим.
Дела вроде бы складывались не так уж и плохо. Даже Слободан сделался мягче: не кричал, не шумел, не придирался не только ко мне, но и к другим солдатам. Неужели сделал выводы и он? Возможно ли такое? Короче, все, что ни делается, делается к лучшему.
Однако, через два дня на батарее появился майор из контрразведки дивизии. У него было неприятное лицо дебила, с огромным красным носом, стеклянными глазами, глядящими обычно в одну точку, ботфорты новенькие, кованые. Он стучал ими как кувалдами. Солдаты так и шарахались от него, как лягушки от крупной змеи.
" Это за мной, - подумал я, и холодная дрожь пробежала по спине. Вдобавок, я увидел машину во дворе, на которой приехал майор. У машины небольшой кузовок с одним окном выше задних колес с окошком, похожем на грубую решетку.
- Что мне взять с собой? Мыло, зубную щетку, бумагу, ручку. Буду письма строчить из Сибири. В первую очередь родным. Так, мол, и так, попался малость. Чернышевский сидел за то, что звал Русь к топору, и я посижу за неправильное толкование миссии советских вооруженных сил в деле освобождения всего человечества от капиталистического ига. Отец меня поймет. Он хороший человек. Эх, как я его подвел! Единственный сын и тот сел. А мать? что будет с матерью? Она начнет плакать день и ночь. Матери все одинаковы. Им дела нет до политики, им родное дитя ближе и понятнее всяких там миссий и форм борьбы за мир. Пойду сам, добровольно, протяну руки: надевайте наручники".
Я постучался в дверь, за которой сидел этот страшный человек с раскрытой пастью, как у змеи, а я был той лягушкой, которая сама мимо своей воли, ползла к нему в эту пасть.