На огромных картофельных полях работал один уборочный комбайн, выворачивая картофельные клубни, многие из которых рассекал пополам. Следом ковыляли старухи с мешками, тяжело нагибались за клубнями, бросали в мешки, а потом, шатаясь под грузом, несли и ссыпали в гурт. Старухи, в рваной одежде, худые, с изможденными лицами, босые тащили увесистые мешки с картофелем, чтобы заработать трудодень.
Я заметил, что почти все стараются выбрать небольшой по размеру клубень, чтобы сунуть за пазуху, а затем, под видом уединения по маленькой или большой нужде, скрыться в лесной посадочной полосе, и там спрятать ценный груз.
- Воруют, сволочи, - сказал курсант Слесаренко, - вон, вишь, прячут за пазуху. Впрочем, так везде. У нас в Курской области то же самое. Уж и пословицу придумали: не украдешь - не проживешь.
- Они не крадут, а берут то, что им положено, но давай, и мы что-нибудь украдем, - предложил я.
- Нам здесь красть нечего.
- Есть чего. Для той старухи, которая примет нас на ночлег, мы обязаны утащить мешок картошки. Колхоз от этого не обеднеет. Как ты думаешь?
- А ты неплохо соображаешь, стервец!
Но курсантов по жилым домам не распределили. Всех разместили в помещении пустующий колхозной фермы для скота, постелив толстый слой соломы на полу, а простыни, одеяла и подушки подвезли в тот же день со склада военного городка.
Деревня Ильичевка, куда прибыли курсанты, произвела на меня тягостное впечатление. Маленькие домики с полуразрушенным подворьем, где бродили по две по три полудохлые курицы, сиротливо липли к центральной грунтовой дороге, сверкая крохотными окнами, с кое-где разбитыми стеклами.
Как только садилось солнце, Ильичевка погружаясь в ночной мрак. Тут не раздавались звуки гармошки, никто не пел песен, не горели электрические фонари. Усталые старухи, возвращаясь с работы, ложились на топчан без матрасов, простынь и одеял, прикладывали головы к соломенным подушкам и тут же засыпали на голодный желудок.
У маленьких домиков не водились собаки, не пели петухи на рассвете. Крохотные огороды пустовали. Крестьяне не сажали лук, морковь, чеснок, картошку. То, что прятали за пазуху и ссыпали в овраги, а потом при свете луны, приносили домой и зарывали в землю под окнами, был их основной корм зимой. И на трудодни что-то получали...в натуре.
- А где же ваша молодежь? - спросил я колхозного бригадира бывшего военного с костылем вместо одной ноги.
- Молодежь удрала в город. И черт с ней, без нее обойдемся. Молодежь думает, что в городе уже коммунизьма. Но там свои проблемы. Вон Марыся дочка старухи Клавдии с двумя детками явилась из города, да еще и третьего носит. Пойди к ней, если хочешь испробовать, она всем дает, да еще и спасибо говорит. Хошь - закури, - бригадир достал пачку дешевых сигарет, угостил меня и сам закурил.
На следующий день комбайн сломался.
- Вот вам, ребята, по штыковой лопате каждому без обид. Комбайн на ремонте, а два на капитальном ремонте уже второй год. Старуха Марыся будет показывать, как это делается. Главное, чтоб клубни оставались целы и невредимы. Трахтор, он выбирает хорошо, но ранит больше половины картофельных клубней. И это нехорошо.
Старуха Марыся, видя, что молодые солдаты хорошо справляются, сама стала выкапывать картошку штыковой лопатой, да так ловко и споро, можно было только позавидовать.
Я находился рядом, разговорился с ней, сказал, как меня зовут, а потом спросил:
- У вас нет своей картошки?
Старуха заморгала глазами, а потом ответила:
- Ничего нет, сынок, хучь сырую бульбу ешь. Подсобил бы мне, а?
- Как?
- Оченно просто. Набей полные карманы бульбой и отнеси в лесную полосу, высыпи тамычки, вот и все. А я утром на рассвете пройдусь, соберу все это добро и чтоб никто не видел, шмыгну в свою землянку, тамычкы под железной кроваткой маленький погребок есть, туды этот клад и спрячу, потому как зимой есть нечего, даже картофельных очисток на суп не наберешь. Так-то, сынок. Помочь некому, муж на войне погиб и два сына с им погибли.
- Я отнесу вам целый мешок, что тут такого, - предложил я.
- Никак невозможно, сынок. Спасибо тебе за заботу, но коли бригадир засекет, али кто другой из начальства, мне тюряги не миновать. У нас уже такие случаи бывали, опыт есть.
- Ну, хорошо, - сказал я. - Не будем рисковать. А если ночью? Ночью темень, никто не увидит.
- Тут собак привязывают, али сторожа ставят, никак невозможно. А откель ты, милок?
- Из далекого запада, - ответил я.
- У вас, небось, полегче. А у нас чижелая жизня. Молодежь удрала в города, тама по общагам скитается, а тута работать некому, хлеб гниеть на полях. Оттого и нам жизни нету. Пущай лучше сгниеть, лишь бы нам не досталося. У мене дома никаких запасов на зиму нету, не знаю, как до лета продержаться.
- А муж ваш где? - спросил я бабку Марысю.
- Погиб, я уже говорила, а если честно, его посадили перед самой войной. Как война началася - от его ни слуху, ни духу. А два сына истинно погибли за родину, за Сталина...
- За что посадили мужа?
- А ты думаш, я знаю, за что? Посадили и все тут. Тройка его приговорила к двадцати пяти годам. Я даже на суде не присутствовала, да и суда как такового не было. Забрали и концы в воду. Я сама дрожала, как стебелек в ожидании ареста по ночам. Но прошло, слава Богу, не трогали меня. Может, не знали, что со мной делать, куды меня девать. Сыны на хронте погибли, дочка Тамара семь классов окончила, в город убежала. Письма редко пишет из города Свердловска.
У бабушки Марыси покраснели глаза, беззубый рот сморщился, морщинистое лицо перекосилось, слезы закапали на грязный подол. Она стала вытираться рукавом изорванной в клочья кофты и собиралась уходить.