Трудно поверить, что это происходило на самом деле, ибо невозможно согласиться с тем, что народ, который дал миру Менделеева и Толстого, Чайковского и Достоевского, мог поддаться такому дикому околпачиванию безжизненных марксистских талмудов, поверить в величие и мудрость своих палачей.
Недалеко от штаба дивизии, в военном городке на Логойском тракте, выстроено большое одноэтажное кирпичное здание. Это клуб, куда можно поместить свыше двух тысяч солдат. Сюда-то и приводили, как стада молодых баранов, солдат послушать еще раз о смерти величайшего вождя народов, хотя по радио об этом каждый слышал бессчетное количество раз.
Заполненный зомбированными слушателями зал походил на содом: кто-то рвал на себе пуговицы с пятиконечными звездами и глотал, кто-то рвал на себе волосы и одежду и нараспев произносил: как же мы теперь жить будем? На кого ты нас покинул наш отец дорогой?
Часть слушателей ломали сиденья, вырывали ножки и били себя по голове, восклицая: не хочу жить без товарища Сталина, я не имею права оставаться в живых, коль ушел из жизни наш дорогой вождь − вождь всех народов. Были и такие слушатели, кто ползал на коленях и стучал лбом в возвышение сцены.
− Дайте мне пистолет, чтоб я тут же мог свести счеты с жизнью, − кричал один обезумевший майор.
Руководство БВО испугалось не на шутку, и на трибуну вышел начальник штаба генерал-майор Солодовников. У него тоже текли слезы по красивому интеллигентному лицу.
− Успокойтесь, товарищи, прошу вас! Как видите, я тоже скорблю. Всю ночь не спал, нет две ночи не спал, в семье у меня ералаш, не ведаю, куда жена подевалась. После того как она вырвала все волосы на голове, один маленький клок остался, никто не знает, куда она подевалась. Я как начальник штаба обратился в Москву в ЦК КПСС и стал спрашивать, что делать? Если все члены ЦК покончили с жизнью, то и я последую их примеру. Только на кого оставить армию. У нас пятьсот тысяч солдат. Может начаться перестрелка, а затем и война. Весь город наш помрет, люди сведут счеты с жизнью все до единого. "Не беспокойтесь, товарищ генерал, на смену товарищу Сталину уже пришло ЦК в составе Берии, Хрущева, Маленкова, Молотова, Микояна и других сынов великого Сталина. Мы поведем свой осиротевший народ по пути, который завещал нам великий вождь народов И. В. Сталин".
− Сика, Сика, Сика! − заревела толпа и уселась на перебитые стулья.
− ЦК, товарищи, ЦК, − поправил генерал.
− Сика, сика, сика! − снова заревела толпа и замерла.
Генерал спустился вниз, вытирая мокрые глаза белоснежным платком, а на трибуну поднялся лектор в звании полковника. Он добросовестно вытирал слезы, катившиеся на китель, потом повернулся, чтобы посмотреть на бюст усатого вождя из белоснежного мрамора, упал в обморок. Тут же появились санитары с носилками и унесли лектора. По залу, забитому до отказа, прошел легкий гул, который тут же прекратился. Только тяжкое сопение слышалось.
О лекторе тут же забыли, внимание было переключено на бюст вождя. Лишь бы он ожил, сжалился над нами, сиротами.
Вскоре появился новый лектор, но гораздо моложе, лейтенант, кажись, Подлизкин. Он тоже тер глаза, а потом и вовсе разрыдался. Ему так же, как и предыдущему лектору, поднесли стакан с водой, он жадно выпил, и только потом, стал перечислять выдающиеся заслуги Сталина перед советским народом. Правда, ничего не сказал о погромах и коллективизации 30-х годов, об уничтожении командного состава армии накануне войны с Германией; о заградительных отрядах на фронтах, (тебя все равно пристрелят, если не чужие, то свои); о депортации немцев Поволжья и Крымских татар. О насильственном переселение чеченцев и ингушей в 44 году и о многих других неоценимых заслугах перед своим народом, - не сказал лектор. То, что лектор не назвал этих выдающихся заслуг перед своим народом и отечеством, никого не обидело, наоборот, если бы он осмелился хоть заикнуться об одном из выдающихся качеств, его бы разнесли на куски. Попробуйте у рабов отнять их кумира. Даже Хрущеву в будущем не могли простить, что он слегка пожурил палача, так и не назвав его палачом.
- Почему нас так неожиданно оставил великий Сталин? - завопил лектор, вытирая слезы, катившиеся вдоль щек. - Что нам теперь делать, куда деваться, кто будет разоблачать врагов социализма и коммунизма? Найдется ли среди нашего народа такой светлый и предсказательный ум? Ведь это бывает раз в тысячелетие. Наша эра насчитывает две неполных тысячи лет, и за это время подобного человека не было. Посмотрите на бюст, как он гениально улыбается, а как он держит голову. Такой посадки головы ни у кого нет, разве что у Ленина, но даже с Ильичом это несравнимо. Прощай наш дорогой и любимый вождь, пусть земля, ленинская земля тебе будет пухом! О-о-о-уу-у-у!- Лектор подошел к бюсту вождя, стал на колени, обнял его и стал покрывать поцелуями.
- А Сика? Иде Сика? − заревел зал.
Лектор тут же поднялся с колен и произнес:
− Простите, товарищи, забыл. Горе так велико, я уже не помню, кто я, где я и что я делаю. Так вот ЦК! Ленинское, простите сталинское ЦК, оно нас доведет до коммунизма и освободит народы от капиталистического ига силой оружия. Давайте поплачем еще раз, думаю генерал возражать не будет и обратим свои взоры в сторону сталинского ЦК.
− Сика! Сика! Сика−а−а−а−а!
13
В день похорон отца народов, 9 марта, я в составе батареи КП полка прошел свыше десяти километров до центра города, где над центральной площадью возвышался огромный памятник усатому, смотревшему с высоты на своих скорбящих рабов. Он был сейчас равнодушен точно так же, как и при жизни. Для любой человек ничего не значил, что простой малограмотный слесарь, что маршал, писатель. Он всех уничтожал равнодушно. Иногда, когда судили военных, он прихоти ради, присутствовал на суде, прятался за занавеску, чтоб его никто не видел, а он чтобы всех видел и слышал, как вчерашний ученый или военный крупного масштаба, который бил ему челобитную, сейчас уверял членов суда в своей преданности ему, великому Сталину, и улыбался в усы.