- А вы что, думаете учиться в девятом классе?
- Хотелось бы, - ответил Я.
- С какой целью?
- Чтоб быть более образованным.
- Лучше будьте благонадежным и бдительным, да преданным делу Ленина и Сталина. Это более ценно, чем ваше образование, - сказал капитан.
- Но вы же учитесь в институте на втором курсе, кажется, уже третий год, - на свою беду произнес я.
- Откуда вам известно, сколько лет я учусь на одном и том же курсе? Кто вам это сказал?
- Офицеры говорят. Они еще называют вас ... жирным поросенком, Симфулаем, а почему, я не знаю. Вы не такой уж и толстый. Килограмм 120, небось, весите, не больше, правда, товарищ капитан?
- Молчать! Молчать! Кому сказано?
- Есть молчать! - Я вытянулся в струнку.
- Можете идти. Ах, вот, забыл. Забирайте-ка свои учебники и уносите тому, у кого вы брали. Даю вам два часа времени. Через два часа жду от вас доклада об исполнении приказания. В солдатских тумбочках должны находиться только уставы. Можно еще мыло, зубную щетку, гуталин, иголку с ниткой и сапожную щетку сапоги чистить. Кстати, у вас сапоги не блестят. Почему? Я вынужден сказать вам, что вы весьма неряшливый солдат. Если я учусь несколько лет на одном и том же курсе, то вы неряха. Идите.
Расстаться с книгами и особенно конспектами Нины было далеко непросто: каждая буква, написанная рукой Нины, так аккуратно и четко, была мне бесконечно дорога. Но выхода не было: у солдата не могло быть своего уголка, своего тайника, куда бы он мог спрятать что-то такое свое, сугубо личное, неприкосновенное, интимное. Даже письма, получаемые из дому, от родных, запросто вскрывались и читались работниками советских органов.
Я бросился к телефонной трубке, набрал номер обсерватории - 2-08-31, но Нины не оказалось на месте. Трубку подняла Мильчакова.
- Привет. Что-то давно ты не кажешь носа и не звонишь, а здесь столько новостей.
- Хороших или плохих?
- Для кого как, - ответила Аня загадочно и с ее словами мне передалась какая-то неясная тревога, повлекшая за собой дрожь в коленях.
- Говори, не томи душу. Мне Нина нужна, я хочу вернуть ей книги, которые у нее брал.
- Нина готовится к свадьбе. Она выходит замуж.
- Что-о? Замуж? Не может такого быть!
- Держись, а то упадешь в обморок, - рассмеялась Аня. У меня стала валиться трубка из рук.
- А кто у нее жених?
- Сержант-связист. Он осенью увольняется в запас. Для Нины это очень важно, понимаешь?
- Что ж! Дай Бог ей ...
Трубка все же выпала из рук, а я упал на табуретку, обхватил голову руками и зарыдал. Так много горя на меня свалилась впервые, да еще одновременно.
- Умерла моя Нина, погибла моя надежда, а я осиротел, - сказал я себе и стал приходить в норму. - Ведь любить человека чистой, бескорыстной любовью можно только за то, что он есть и ходит по земле так же, как и ты, а то, что она будет принадлежать другому, отдавать ему свое тело, касается только ее и больше никого.
Я собрал учебники под мышку и отнес Антонине Ивановне, матери Нины. Подходя к бараку, я почувствовал, как у меня колотится сердце, готовое выскочить из груди.
"Я больше никогда не увижу этот барак, я не должен больше к нему подходить. Ниночка, которую я так обожествлял, предала меня. Она за железным занавесом. Но все равно, дай ей Бог счастья. Она не виновата в том, что так поступила. Это я виноват. Что это за кавалер, который не может принести даже жареный на солярке пончик?Я не должен был раскрывать свое сердце ни перед ней, ни перед собой. Я просто тюфяк. Я не Мартин Иден, который мне так нравится за свою силу и мужество".
Я уже подошел к бараку. Дверь в комнату Нины была открыта, его приветливо встретила мать Нины. Он смотрел на нее, молча долго, долго, как смотрит мать на нашкодившего любимого сыночка, а потом стал вытирать кулачками покатившиеся слезы.
- Что, милок, что ты!? Пусть она себе выходит, на ней свет клином сошелся...Ты молод, симпатичен, найдешь себе и, может даже, не одну. А потом помни: красота быстро проходит. Нина - избалованная девчонка, кто знает, как она будет жить с мужем. А что это ты принес в этих двух упаковках?
- Книги. Она мне давала свои книги.
- Оставил бы себе на память.
- Не имею права. У нас всякие проверки, в казарме не должно быть ничего лишнего.
- Это все Лаврентий Павлович виноват, - сказала Антонина Ивановна. - После его разоблачения повсеместно начались проверки на предмет выявления врагов народа.
Мне было не до политики, и я спросил:
- А где Нина будет жить с мужем?
- Пока у меня, а где же еще, - ответила Антонина Ивановна.
- Но любой, даже незначительный скрип железной кровати вы будете слышать и не сможете заснуть, да и Нина будет знать об этом, как же...
- Придется закрывать уши ватой, - сказала Антонина Ивановна, - а что делать: в тесноте, да не в обиде.
- Я желаю ей счастья. Передайте ей это. Я ее так же люблю, как и прежде, но, теперь, наверное, уже другой любовью. Она правильно поступила, что отвергла меня.
- Почему ты так думаешь?
- Потому что я гол, как сокол, потому что я солдат и принес бы ей одни огорчения в жизни. Я не имею права на взаимную любовь с любой девушкой, не только с вашей дочерью, так же как я не имею права, на счастье. Я не в рубашке родился. Родители мои мучаются, ну и я с ними заодно. Такова наша судьба. И это тоже передайте Нине. Она должна знать: с таким женихом как я счастья не жди. Это судьба...