- Да, вы так думаете? тогда вы тупоголовые все. По кабинетам сидели, да газеты почитывали, вот и не знаете жизни, а я прошел огни и воды, пробирался из засады, и выбрался. Ногу вот только потерял. - Инвалид заерзал на полке, даже за костыль ухватился, но потом достал пачку махорки, свернул самокрутку, и нервно начал глотать дым. - Я сам, если хотите знать..., подвергался этим пыткам. Было это в самом начале 41 года. Сидели мы вот так как с вами теперь, в компании, разговаривали. На меня накапал один жлоб, а на другой день, ночью, ровно в три часа пришли три человека, произвели обыск в маленькой комнатенке и, хотя ничего такого не нашли, меня все равно увели, потом...иглы под ногти впихивали, чтоб я признался в связи с японской разведкой. Я и признался, куда деваться. Получил десятку.
- А как же вы на фронт попали? - спросил я.
- Очень просто, милок. В трудную минуту Родина вспомнила и о нас, японских шпионах и разрешила нам искупить свою вину, а точнее отсутствие вины, кровью. Мы и пошли сразу на передовую, с радостью. Многие полегли, конечно, а я, счастливчик, выстоял. Вот я и здесь, перед вами. Я знаю, что пытки это дело рук Берии, и вы можете мне доказывать хоть до утра, что он хороший, - в жизнь не поверю. Так-то. Берия, кроме того, что он предатель, изменник, агент международного империализма, он еще и палач, по совместительству, так сказать. И никакой жалости к палачам быть не может и не должно.
Инвалид говорил так убедительно и так необычно, что у слушателей поневоле стало меняться настроение; а слово "палач", то есть Берия, так долго находившийся на вершине власти в Кремле, наводило на еще более тяжелые мысли о том, что в Кремле еще не все враги ленинизма разоблачены и обезврежены. Никому уже, после того, как ушел из жизни великий Сталин, нельзя верить.
11
Прошло почти три часа, и поезд сделал краткую остановку на станции "Крупки". Я выскочил из вагона, капитан уже стоял, оттопырив губы.
- А я думал: вы в длительную само волку собрались.
- И что бы вы делали, если бы я действительно уехал...в Москву, например? - спросил я, слегка улыбаясь.
- Вас бы задержали на следующий ближайший станции работники контрразведки. Майор Амосов предлагал послать вас одного в Крупки, но я возражал. Вас нельзя одного отпускать, вы не благонадежный, - сказал капитан.
- Почему вы так плохо думаете обо мне, товарищ капитан? - спросил я, стараясь заглянуть в глаза капитану.
- Я по вашим глазам вижу: они у вас моргают, - сказал капитан.
- Так я ведь живой, правда?
- Живой-то, живой, да не такой.
- А какой?
- Молчать!
Мы вошли в темный сосновый лес, где было так тихо и уютно, а воздух проникал в самые тонкие жилочки организма, придавал им силу, создавал человеку хорошее настроение и пробуждал любовь к жизни.
Вскоре путники увидели огромный каменный забор, увенчанный колючий проволокой, за которым начинались воинские части.
Капитан Рыжаченко встретил капитана Узилевского и меня радушно, но тут же стал жаловаться, что в последнее время с метео зондированием ничего не получается.
- У нас только одна радость и вы о ней, наверняка знаете, - щебетал Рыжаченко.
- Какая еще радость? - пробурчал Узелевский, - никакой радости нет и быть не может, раз вы общенародное имущество гробите, а данных у вас никаких нет. Тут разбираться надо. Вы в особый отдел звонили?
- Нет, не звонил. А зачем?
- Как зачем? Здесь явно пахнет вредительством. Пора было этим давно заняться. Посадил бы двоих-троих, смотришь, и все наладилось бы, верно я говорю?
- Возможно, - ответил Рыжаченко, - но этот щекотливый вопрос я буду решать с майором Амосовым. Хотя ваше мнение я принимаю к сведению, возможно, вы в чем-то и правы. Однако, в этих вопросах, вопросах возрастания количества врагов буквально на каждом шагу, сейчас, после разоблачения Берии, произойдут кардинальные перемены. Мы, возможно, перейдем от метода разоблачения к методу воспитания наших подчиненных.
- Такого быть не может и не должно, - сказал капитан Узелевский˗ Симфулай, который, возможно, был больше заинтересован не в самом разоблачении, как таковом, сколько в том, чтобы больше солдат и офицеров сидело за колючий проволокой, а государство Израиль крепло и развивалось.
- О какой радости вы говорили, товарищ капитан? - спросил я.
- Товарищ Маленков сообщил, что и у нас теперь есть бум-бум. До сих пор атомной бум-бум обладали только американцы, а теперь и у нас есть, вот здорово, правда?
- Это еще ни о чем не говорит, - пробурчал капитан. - Мы бы этих американцев и без атомной бомбы задавили бы. Я думаю, что такие вещи надо было бы держать в тайне, но не заниматься трепотней.
- Какая же это трепотня, когда по радио на всю страну объявили? - не сдавался Рыжаченко. - А любителей всех и вся разоблачать потихоньку самих арестовывают, в том числе и в Минске. Это правильное направление. Нельзя жить так, чтобы каждый вечер ждать гостей, не правда ли капитан?
- Крылатая фраза товарища Сталина о возрастании количества врагов по мере развития социализма еще не устарела и никогда не устареет. Так что сегодняшние аресты, преданных делу коммунизма и мировой революции, работников, временная мера. Нам придется к этому вернуться и в очень скором времени, помните мои слова, - насколько неуверенно заговорил капитан Узелевский.
12
Едва перекусив на обед, я бросился осматривать хозяйство метеостанции в Крупках вместе с капитаном Рыжаченко. Капитан Симфулай плюхнулся на отведенную ему кровать и сразу же захрапел, его дела на метеостанции не интересовали. В его задачу, которую он сам придумал, входило наблюдение за мной, как ненадежным человеком, который может сказать что˗то такое, в чем ему самому трудно разобраться.