— Когда станете на одно колено, скажите: О Селеста, свет очей моих, нет в мире никого милее тебя, того кто был бы настолько дорог моему сердцу.
— Подожди-подожди, я запишу, — вдохновился Эгберт, вытаскивая из-за пазухи свёрнутый лист бумаги с угольком. — Ношу с собой, что б ненароком не упустить вдохновение.
О, Эгберт, да ты ещё и поэт. Или просто романтик с поэтическими стремлениями. Ладно, пользуйся. И меня понесло:
— Будь ты цветком, я был бы росинкой на твоих лепестках, будь ты морем, я стал бы прибрежным ветром, что играет твоими водами, будь ты луной, я б превратился в облако, что укрывает тебя. Селеста, душа моя, только в твоих силах сделать меня самым счастливым или самым несчастным человеком на белом свете. Ну, а потом, протягиваешь кольцо и спрашиваешь её согласия.
— Тод, спасибо, тебе, это великолепно. Как я рад что встретил тебя.
— А я рад, что встретил вас, — я улыбнулась спине исчезающего в дверях окрылённого влюблённого.
Наевшись и даже помыв за собой утварь, вернулась в комнату-келью.
— Ты не поищешь отца Браунига? — Встретил меня просьбой учитель. Выглядел он обеспокоено. — Донсону оставалось осмотреть голубятню, наверно он там.
— Сейчас сбегаю, — согласилась я несмотря на навалившуюся усталость.
Солнце уже клонилось к закату. На улице было прохладно. Прежде чем направится в голубятню я поглядела вверх и заметила силуэт отца Браунига на одной из навесных бойниц. Поднявшись по винтовой лестнице на крышу, подошла к нему. В глазах Донсона Браунига клубилась глубокая печаль.
— Красивый вид отсюда, — отметила я, — вы не против, если постою вместе с вами.
Донсон Брауниг заговорил, не оборачиваясь ко мне:
— Мне едва исполнилось восемь лет от роду, когда это случилось. Нас было шестеро. Отец, мать, трое братьев и сестрёнка. Я был вторым ребёнком. Моего старшего брата звали Вилсон, третьего брата — Гант, а сестрёнку — Агнесса. Она была самой младшей из нас, всего двух лет от роду когда оборвалась её жизнь едва начавшись. Он постучал к нам, назвался путником, попросил приюта на ночь. — Отец Брауниг невесело улыбнулся. — Не все семьи пускают бродяг. Был бы отец более подозрителен и менее мягкосердечен, возможно ничего этого бы не случилось. Но отец пригласил его и предложил разделить трапезу.
Незнакомец был очень высок, на голову выше отца, от него веяло чем-то угнетающим, но слишком слабо — тварь тогда ещё не успела насытится, за этим он пришёл к нам. Он не сразу раскрыл своих намерений. Расспрашивал всё, что это за город, какой день от сотворения мира, кто правит этими землями. Заявил, что бывал здесь, но в другое время. Сказал, что родом из мира с багровым небом без солнца. А ещё добавил, что ему надо восполнить силы. Странным нам тогда показался. К обеду не притронулся, морщился, когда отец читал молитву. А после того как мы закончили есть, заявил, что теперь кровь в нас ещё слаще. Отец возмутился тем, что незнакомец побрезговал предложенной пищей, а он ответил, что, если бы брезговал, не пришёл бы к нам.
Отца он иссушил первым. Мы дико закричали, мать схватилась за топор, размахнулась и ударила. Любой бы человек скончался от такого удара, но это был не человек. На наших глазах рана от топора затянулась, а демон схватил мать за горло и приказал подать ему десерт, Агнессу. Он подчинил её своей воле. От матери осталась одна оболочка, выполняющая приказы. Мы кричали, просили её очнуться, но всё было бесполезно. Она сама подала монстру плачущего ребёнка, и тот вонзил клыки в детскую шейку. Потом он приказал матери заколотить двери и окна и не выпускать оставшихся детей. Она подчинилась.
Утро и день монстр спал внизу, в подвале. Тварь боялась солнечного света. А мы, мы пытались сбежать, но мать держала нас крепко, с силой одержимой. Следующей ночью мать подозвала своего младшего сына. Он плакал и вырывался, а она тащила его к монстру. В течение нескольких минут вурдалак иссушил четырёхлетнего Ганта. Остались мы с Вилсоном. За заколоченными окнами нельзя было понять светит ли солнце или властвует луна. Когда монстр ушёл, оставив мёртвое тело Ганта рядом с телом отца и маленькой Агнессы, брат схватил топор и бросился на мать. Ударил по шее. Но палач из Вилсона вышел бы явно никудышный. Голова отлетела только с шестого удара. Потом он бросился к ставням, забитыми досками, но успел размахнуться и опустить топор только дважды перед тем как чудовище схватило его.