Из избы вышла женщина в белом чепце и тёмно-синем фартуке.
— Матушка! — Бросился я к женщине, обливаясь слезами радости, в которую не мог поверить. — Матушка! Матушка!
Я обхватил её, уткнувшись носом в фартук.
— Донсушка, да что с тобой? — Произнесла женщина, поглаживая меня по голове. — Да у тебя кровь! Идём быстрее в избу, промоем, что б не загноилось. Пойдём, Донсушка. Ну что ты? Не пустишь меня?
Я отрицательно повертел головой и продолжал стоять, обнимая мать. А она послушно замерла, поглаживая по голове своего плачущего ребёнка.
— Донсушка, тебе так больно? — Не поняла мать моих слёз. — Идём же в дом. Отец увидит слёзы, бранится начнёт, ещё и выпорет за то, что поранился.
Но я не отпускал её. Плакала Агнесса, но матушка не спешила к ней, она чувствовала, как сильно сейчас нужна мне.
— Донс нюни распустил! Девчонка! Девчонка! — Разразился хохотом выбежавший к нам младенец Гант.
Матушка шикнула на него, а я только улыбнулся. Они живы! Моя семья. Я могу спасти их, коли на то будет Божья воля.
— Донс, отойди в конце концов от матери. Что с тобой стряслось, почему плечо в крови? — Раздался строгий голос отца.
Я с трудом оторвал заплаканное лицо от передника матери и подошёл к отцу, крепкому мужчине в кожаном переднике, поднял голову, с умилением вглядываясь в родное лицо и наконец обнял.
— Я люблю тебя, батюшка, — произнёс я.
Мужчина явно растерялся, но потом неумело тоже меня обнял и тоже сказал, что любит.
— Донс — нюня! Плачет как девчонка! — Прыгал возле нас Ганс.
Теперь шикнул на него отец.
— И тебя люблю Ганс, — сказал я. — Всех вас люблю.
В дверях застыл ничего не понимающий Вилсон.
Оторвавшись от отца, я упал на колени и вознёс благодарственную молитву Господу.
— Что он говорит? — Раздался за спиной голос Вилсона.
— Это какой-то другой язык? Что это сегодня с Донсушкой? — Непонимающий голос матери.
— Похоже на латынь, — растерянный голос отца.
— Донс — нюня! — Не унимался Ганс.
Но я, поглощённый молитвой, не обратил на это внимание.
Господи и Владыка живота моего, не дай мне сгинуть, не исполнив волю Твоя!
— Какой нынче день, матушка? — Спросил я пока мать промывала мои раны.
— Пятнадцатый день первого летнего месяца, сынок.
— Что за год, матушка?
— Донс, да что с тобой? — Опешила мать. — Тысяча семьсот сорок первый от Рождества Христова.
Неделя. Ещё неделя до прихода чудовища. Но смогу ли я совладать с ним? Предотвратить ужас? Или ничего не избежать и мне дано время попрощаться? Последняя мысль вызвала неприятную дрожь. Учение о детерменизме в теологии гласило, что всё предрешено изначально. Но что если святые отцы ошибаются? Что если человек меняя свои поступки меняет и мир вокруг себя? Искренне надеюсь, что мне удастся помешать чудовищу и спасти жизни.
В этот день я собирался сделать многое, но силы оставили меня и я провалился в сон.
Очнулся до рассвета в своей детской комнате. Должно быть отец перенёс меня. Тело непривычно ныло от жёсткого сена, служившего периной. Рядом безмятежно спали мои братья. Но я не мог позволить себя ни минуты промедления.
— Какое сейчас число, Вилс? — Затормошил я плечо старшего брата.
Продрав глаза тот чуть было не навернул меня.
— Какое сегодня число, Вилс? — Повторил я вопрос.
Неприлично выругавшись, брат сообщил, что сейчас утро шестнадцатого июня.
Хорошо. Проспал я недолго. Хотел подняться, но Вилсон удержал меня железной хваткой за лодыжку.
— Что с тобой не так? — Прошипел он сонным голосом.
Вилсон был всего лишь отроком, но я был ещё меньше и слабее его, а потому высвободиться не получилось.
— Грядёт беда, брат и я пытаюсь оградить нас от неё, — честно признался я.
— Что за беда? — Вилсон уселся на кровати.
— Я поведаю об этом за трапезой.
Вилсона не удовлетворил мой ответ, и он ещё сильнее сжал мою лодыжку. Я сдался.
— Через неделю к нам постучится чудовище под личиной человека. Отец впустит его и… — Я закрыл глаза, так больно было вспоминать об этом. Вспоминать будущее? Или альтернативу того что может случится?
— И что? — Поторопил меня брат.
— Он убьёт всех нас, — выдохнул я.
Я сказал правду. Потому как в тот день и моя жизнь оборвалась.
— Тебе это что приснилось, баранья башка?
В голосе и словах Вилсона скользило недоверие.
— Отнюдь, брат, — возразил я. — Господь даёт мне шанс всё исправить, и я не премину им воспользоваться.
— Ты странный до жути, — заключил Вилсон, отпуская мою ногу.