Внизу, в лесном подвале сыро и сумрачно, а вверху над лесом - солнце и ветер. И черные ели, как вышки, торчат из багрового и золотого. И на каждой вышке белый блестящий флажок: нацеплялись летучие паутинки!
На елях таких любит дятел сидеть. Все лето возился в тени, в чапыге, и захотелось ему на свет и простор.
С еловой вышки далеко видно. Над головой небо и облака. Горизонт как лиловое колесо. А ближе, внизу - даже в глазах рябит! И желтое там, как смола янтарная, и багряное, как закат, и зеленое, как предрассветное небо.
Все лето дятел носом стучал: бил в барабан, дупла долбил, личинок выстукивал. С рассвета до темноты, от зеленой зари до красной: некогда вокруг посмотреть. Одни заботы.
И вот сам себе голова. Нет больше суеты у гнезда. Дятлята выросли и разлетелись. Можно и просто так посидеть, вокруг поглазеть, послушать писк серебряных паутинок.
Ветер лето уносит. Осень уже внизу. А вверху совсем еще летнее небо и облака. Далекие, как воспоминания...
25 с е н т я б р я.
Глаза змей открыты днем и ночью. Даже мертвая змея смотрит в два глаза. Но бесполезно всматриваться в их глаза: ничего не увидишь в них. Если глаза зверей как бы окошечки внутрь, глаза змей закрыты на все замки. Их окошечки задернуты наглухо занавеской. Змеи рядом с нами живут, но они так далеки от нас, что понять их невозможно. И потому, наверно, хочется.
И вот однажды, когда я встретил двух черных гадюк, которые переползали тропинку, я увязался за ними. Гадюки не очень-то торопились. Текли словно струйки смолы между кустиками вереска и багульника или, свернувшись, грелись на нежарком осеннем солнышке.
Я садился на пень и ждал, тоже подставляя себя солнцу.
Зарядившись солнечными лучами, гадюки поднимали головки, пробовали на язык текучие струйки ветра и снова текли - все вперед и вперед. К закату они заползли под трухлявый пень, и я понял, что на сегодня путешествие их закончено. Я запомнил пенек: пень как пень. Любой прохожий мог на него сесть. Или даже лечь рядом, положив голову на корень. А под ним гадюки...
Утром я был у пенька. Я сел на него и стал ждать. Когда хорошо пригрело, из норы показалась гадюка, помедлила, попорхала раздвоенным языком, проползла между ног, как между двух столбов, и потекла. Я пошагал за ней, так и не дождавшись вторую.
Куда змея держит путь?
Через несколько часов я разгадал загадку. Привела меня гадюка на сухой высокий лесной бугор. Бугры не так уж часты в наших сыроватых лесах, а этот оказался вдвойне примечательным: тут было убежище змей!
Не меньше дюжины гадюк грелись на солнце или струились между мышиных нор. Ей-богу, в них можно было ногами запутаться!
Гадюки лениво переползали или лежали, свернувшись. Когда я наклонялся над ними, они начинали разворачиваться, петли тела тянулись в разные стороны, а зубчатый узор на спине начинал рябить, словно крутились две шестеренки. И не понять было, где голова и где хвост. И зачем-то это, видимо, гадюкам надо было. Из-за нор и из-за сухости облюбовали змеи бугор и, видно, каждую осень сползались сюда на зимовку. А весной расползались снова по лесам и низинам.
Все лето живут вдалеке от бугра, а помнят! Помнят, куда осенью надо ползти. Придет срок, и осень протрубит змеям сбор: пора! И змеи ползут. А что за сигнал - неизвестно: звук, запах, температура? Нам не слышно его и не видно, а для них он гудит на весь лес, как призывный набат! Вот они, откликнувшиеся на зов: сползаются, расползаются, при встрече обмахиваются язычками, словно новостями обмениваются. А как же - целое лето не виделись. Кто уцелел, а кого уже нет. Облюбуют норы и уйдут в них до весны. И бугор снова станет таким же, как и все другие бугры.
Но я-то знаю теперь, что это не просто бугор, это Змеиный бугор. Тайна темного леса, которую мне открыла гадюка.
2 о к т я б р я.
До чего славные имена у разных там насекомышей! Бабочка-зорька. Или бабочка-голубянка. Капустница, крапивница, репница. Или вот: адмирал! Или бражник. Винный бражник...
А жуки! Все эти усачи, скрипачи, листоверты. Долгоносики, медляки, бомбардиры. Скакуны, щелкуны, карапузики. Таких даже на булавку жалко накалывать...
15 о к т я б р я.
Все лето листья подставляли солнцу свои ладошки и щечки, спинки и животики. И до того налились и пропитались солнцем, что к осени сами стали как солнышки - багряными и золотыми.
Зашумел в лесу золотой дождь.
Капля по листу щелкнет - сорвется лист. Синицы на ветках завозятся брызнут листья по сторонам. Ветер налетит - закружится пестрый смерч. А если тяжелый косач с лёта в ветви вломится - хлынет сверкающий водопад!
По колено в листьях деревья стоят.
Елочки листьями украсились. Папоротники под листьями склонились. Последние грибы под листьями спрятались.
Листья шуршат, скребутся, лопочут. Листья летят, скачут, плывут. Листья раскачиваются на паутинках. Листья вверху, внизу и вокруг.
Шумит в лесу золотой дождь.
20 о к т я б р я.
В календаре просто зима, просто весна, лето, осень. А есть ведь еще зимой зимний солнцеворот, летом особое бабье лето, весной есть весеннее половодье, а осенью - золотая осень. Или вот еще - поздняя осень.
Поздняя осень наступает вскоре после осени золотой. Какое-то время после пышного шумного листопада лес стоит унылый, притихший, опустошенный. Догорели яркие костры осин и берез, ветер разнес искры листьев, дожди потушили тлеющие угольки. Все тусклое, словно пеплом покрытое. Тусклое небо, серый лес, темная земля.
Но вдруг однажды, когда все и надежду уже потеряли, лес словно преобразится!
В прорехи туч пробьется солнце, и все расцветет хоть и не яркими, но очень разными красками. Вглядитесь: валежины покрылись зеленым плюшевым мхом. Торцы спиленных ольх стали ярко-красными, а щепки вокруг густо-синими. Волглые коряжки преобразились, от плесени малахитовые: пятнистые, разноцветные. Бронзовые сосны посизели снизу от сочных серых лишайников, темные ели отпустили седые бороды.
Осины в золотых медалях "золотнянки", на пнях зеленые моховые береты с бронзовыми перьями папоротников. А серые трутовики на деревьях все, как один, подкрасили толстые губы: желтым, красным, оранжевым.
Конечно, поздняя осень не золотая. Но и не все то золото, что блестит!
25 о к т я б р я.
Какой заяц длины? Для кого как. Для человека - с березовое поленце. А для лисы или собаки заяц длиной километра в два. А то и еще длиннее! Потому что для них заяц начинается не тогда, когда они его схватят, а когда учуют заячий след. Короткий след - два-три прыжка - и зверь невелик. А если заяц успел наследить, напетлять, то становится он длинней самого длинного зверя на земле. Ох как не просто такому в лесу схорониться!
Из всех своих сил старается заяц стать короче. То след в болоте утопит, то прыжком-скидкой надвое его разорвет. Мечта заячья - стать, наконец, самим собой, с березовое поленце. Живет и грезит, как бы от своего следа ускакать, спрятаться, как бы его, негодного, укоротить, утопить, разорвать.
Жизнь у зайца особая. Всем от дождя и метели мало радости, а зайцу они на пользу: след смывают и заметают. И хуже нет для него, когда погода тихая, теплая: след тогда горячий и запах держится долго. В такую погоду заяц длиннее всего. Куда бы ни спрятался - нет покоя: может, лиса хоть и за два еще километра, а уже держит тебя за хвост!
Так что трудно сказать, какой заяц длины. В тихую погоду и умный растягивается, а в метель да ливень - и глупый укорачивается.
Что ни день - длина у зайца другая.
И очень редко, когда уж очень здорово повезет, бывает заяц той длины - с березовое поленце, - каким мы его видим. И знают про это все, у кого нос лучше глаз работает. Собаки знают. Лисицы и волки знают. Знайте и вы.
10 н о я б р я.
Встретил пухляка и подумал: а у птиц-то тоже славные имена! Тот же пухляк. Пуховый шарик, вроде клубочка ниток. А из клубка, словно спица, торчат носик и хвост.