Я не общался с другими детьми. Не любили они меня. И дети, и взрослые пугались, когда я смотрел на них. Мне это даже нравилось. Нравилось, когда остальные вздрагивали, заметив, что я внимательно за ними наблюдаю.
Так и получилось, что с маленького возраста ходил я за Милкой, как хвостик. И так получилось, что научила она меня многим вещам.
В восемь лет я уже умел читать и писать. Знал много сказок, знал историю народа Израиля. По многу раз мог слушать одни и те же рассказы про подвиги предков. Знал шумерский, аккадский и египетский языки. Умел читать клинопись и понимал священные египетские иероглифы.
Когда умерла Милка, многие люди плакали. Мой отец стоял у могилы совершенно потухший. Я же не чувствовал ничего. Умерла и умерла. Хотя, безусловно, я любил её и, как уже говорил, считал своей матерью.
Многим я был обязан Милке и, наверное, мог бы умереть, защищая её. Ухаживал за ней, когда она болела. А вот, когда умерла, принял её смерть без эмоций.
Теперь-то я понимаю, почему невысокий, худой мужчина, проходя мимо меня какой-то особенной лёгкой походкой, почувствовав мой взгляд, остановился и тоже внимательно посмотрел на меня. Так мы и смотрели некоторое время друг на друга.
Потом он подошёл ко мне и сказал:
— Я Захри сын Цугара Левит. А ты кто?
— Осия сын Нава Ефремлянин. А Вы меня не боитесь, дядя Захри?
Как я понял потом, это, наверное, был первый случай в жизни учителя, когда он по-настоящему развеселился.
— Да знаешь, как-то нет. А ты меня?
— Я вообще никогда и никого не боюсь.
Захри ещё раз внимательно, но уже по-другому, оценивающе, посмотрел на меня.
— Ну-ка, проводи меня к своему отцу.
И мы пошли. Подошли к шатру. Я вошёл и сказал отцу, что какой-то левит хочет его видеть. Отец вышел, я за ним следом.
Захри спокойно и лениво смотрел на отца. Я тоже посмотрел на него и вдруг понял: что-то не так. Отец побелел. На лбу выступили капли пота. Ужас и обречённость я увидел в его глазах. А ведь это был смелый, отчаянный воин.
— Не надо при сыне, прошу тебя.
— Мир тебе Нав. Я Захри сын Цугара. Ты не так понял. Я в этих краях не из-за тебя. Я гость тебе. Разреши зайти в твой шатёр.
— Заходи, если гость. Гость еврею всегда в радость.
Мы зашли в шатёр. Захри сел за стол на циновки. Отец вышел и принес хлеб, сыр, овощи, молоко и вино. Сел рядом с гостем. Взял лепёшку и положил перед Захри. Захри разломал лепёшку пополам и вернул половину отцу.
Только теперь отца отпустило. На лице появились какие-то краски.
— Осия! Иди погуляй, — сказал мне отец.
— Только не уходи далеко, — добавил Захри.
А я и не собирался далеко уходить. Более того, зашёл за шатёр и сел так, чтобы слышать, о чем они будут говорить.
Сначала, как положено, вопросы-ответы о здоровье, о делах. Потом поговорили немного о Фараоне и о последней войне с южными соседями.
Наконец Захри приступил к делу.
— Хороший у тебя сын. Только вижу я, что болен он. Роды у матери, по всему видать, были тяжёлые.
— Умерла жена при родах. А у сына, ты прав, проблемы. Накатывает на него. Знахарь говорит, что может он умереть во время любого приступа.
— Странно, что ещё жив. И жениться ему нельзя. Нельзя ему с женщиной дело иметь. Обязательно приступ будет. Или сам умрёт, или её убьёт.
— И это мне знахарь сказал. Но что я могу сделать? Так Бог решил.
— Да нет. Приступы эти — дар божий. А благо это или наказание, нам, людям, решать.
Отдай мне сына в ученики, Нав, если любишь его. Обещаю: жить будет, и хорошо ему будет. Всё равно не жить ему среди людей. Ведь не зря ему этот дар дан. Не иди против Бога… Место ему у меня.
— В палачи, в убийцы сына отдать, чтобы от него все шарахались, как от прокажённого?
— Да.
Долгое молчание. И снова Захри.
— Это его жизнь. Хочешь ты этого или не хочешь. Его уже и так люди боятся. И так они шарахаются от него. Сейчас ты ему защита. А вырастет — убьют его. Или сам помрёт от припадка. А я, видишь, живу. И хотели бы меня убить, да кто же посмеет.
Да ты и сам его боишься, как и меня. Нет у тебя выбора, Нав. Отдай мне сына. Для его же блага. Вижу, любишь ты его. Другому бы деньги предложил, а тебе говорю: отдай.
— Хорошо, что не предложил деньги. Хоть и знаю я, кто ты, а этого и от тебя бы не стерпел.
— Как рассчитаться с тобой, не знаю, но, если закажут убить тебя, убью легко, без мучений, даже не почувствуешь. Что бы мне не заказали. Даю слово.
— Да понимаю я: прав ты. Нет у меня выбора. Мне и Осии ты подарок от Бога. Опять его Бог спасает. Когда пойдёте?
— Сегодня, ближе к вечеру и пойдём. Сразу после заката.
— Что вам дать с собой? Одежду, еду?
— Одежды той, что на нём, хватит. Дай хлеба — 10 лепёшек, сыра и бурдюк с водой. Это всё.
И вот теперь я проснулся в доме и на меня смотрит удивительный зверёк. Я стал подниматься очень медленно и осторожно, боясь его испугать.
Тогда ещё я не знал: мало чего есть на свете, что может испугать мангусту. Зверёк внимательно следил за моими выкрутасами, и тут я понял, что ему это всё должно быть очень смешно.
Вдруг мангуста резко подпрыгнул, в воздухе развернулся, застрекотал и, как стрела, выбежал из комнаты. Я вскочил и бросился за ним.
Отодвинув входной завес, в дом вошёл Захри. В руках у него был холщовый мешок, в котором билось что-то живое и очень большое. Мангуста возбуждённо прыгал вокруг Захри, пытаясь вцепиться зубами в мешок.
— Ты как, Осия, очень голоден или потерпишь? Если потерпишь, то можем начать ученье.
— Потерплю, дядя Захри.
Я чувствовал, что сейчас начнётся что-то очень интересное.
Захри развязал мешок и вытряхнул на пол огромную кобру. Кобра немедленно встала на хвост и раздула капюшон. В таком положении её голова качалась почти на уровне моего лица.
— Не боишься? — спросил учитель.
— Я же Вам говорил. Я ничего не боюсь, — обиделся я.
Действительно: сильное возбуждение, сердце забилось в груди и ничего больше — никакого страха. Я только испугался, что может начаться приступ, и Захри решит, что это от испуга.
Мангуста же застыл как каменный. Сначала я решил, что от страха. Но почти сразу понял — это был восторг при виде роскошного противника. Восторг и предвкушение битвы. Я сам это чувствовал потом много раз.
Мангуста прижался к земле и плавно заскользил в сторону змеи. Кобра внимательно наблюдала за его движением.
Мы перестали для неё существовать. Она видела врага и не сомневалась в исходе драки. Очень уж большая разница в размерах.
И это я видел потом не раз. Враги всегда были намного больше меня и всегда не сомневались в исходе сражения. А когда понимали, что творится, то уже всегда было поздно.
Змея сделала резкий выпад в сторону мангусты. Как удар плётки. Выпад пришёлся в пустоту. В последний момент мангуста неуловимым движением сдвинулся в сторону и, не останавливаясь, куснул чудовище за голову.
Противники вернулись в исходную позицию. Ещё один бросок кобры — и снова укус мангусты. Так продолжалось довольно долго.
Иногда змея застывала как будто в растерянности и переставала нападать на зверька. Тогда мангуста сам прыгал на неё и впивался ей в шею. Но как только змея начинала активный бой, он тут же отскакивал и занимал прежнюю позицию.
Два раза кобра пыталась убежать. Но каждый раз следовала немедленная атака мангусты, и оба противника возвращались в исходную позицию.
Я как завороженный следил за этим зрелищем. Змея двигалась всё медленнее и медленнее.
И, наконец, ещё живая кобра растянулась во весь рост на полу. Мангуста вцепился ей в хвост, прокусил его и стал жадно лакать вытекающую из раны кровь.
— Всё, — сказал Захри. — Пора и нам что-нибудь съесть. Возьми кувшин и набери воды из колодца. Перед дверью лежит мешок. Захвати его тоже.