— Хорошо, — повторил профессор нахмурившись и задумался.
С появлением женщины в комнатах Гора что-то неуловимо изменилось. Может быть, в этом виноват небрежно наброшенный на спинку стула воздушный женский пеньюар, а может быть, тонкий аромат духов. Енски-старший уже полгода пытался найти ответ на этот вопрос, и у него никак не получалось. Все время дела, заботы, неотложные звонки, конференции. Иногда ему даже казалось, что если он найдет ответ на этот вопрос, то все колдовство растает, как утренний туман. Это легкое чувство окутывало его спокойной радостью за сына, и он отмахивался от всяких назойливых мыслей и глупых вопросов, легкомысленно считая, что счастье не поддается логике.
— Тр-рубы Иер-рихонские… — прошептал он по слогам и, вновь оживившись, заботливо сказал: — Если тебе вдруг станет лучше, спускайся к ужину скрасить наше мужское общество.
Он ласково похлопал ее по руке и прошел в свой кабинет. Выходя из спальни, он краем уха уловил тихое воркование Гора.
— Моя Джейн, моя красавица… — успокаивал он ее, а может быть, и себя.
Енски вспомнил, как Гор пришел к нему в кабинет и просто сказал:
— Папа, я женюсь.
Слова связали реальность, как паутина муху, и повисли между отцом и сыном. Алексу показалось, что кабинет, и без того оформленный в темных тонах, вдруг, как коробочка, захлопнулся и стало черным-черно. К горлу подступило что-то мягкое, дышать стало трудно и даже страшно. Каждый вздох отсчитывал в обратном порядке время, отпущенное на ответ.
Профессор очень надеялся, что выдержка его не подведет и сын не увидит, как сильно волнуется отец. Он постарался как можно более спокойным голосом спросить:
— И кто твоя избранница?
— Джейн. — Сын тогда назвал ее именно так. — Джейн Градова. Помнишь? — Его голос дрогнул, как в те времена, когда он был совсем маленьким.
Конечно же, Алекс помнил. Еще бы не помнить ту жуткую ночь на одесском пирсе. Визги пуль, грохот взрывов. И храбрая девушка, собственным телом заслонившая Гора от свинцового шмеля.
Что-то произошло с ним в ту ночь. Надломилось. Словно растаяла вечная мерзлота в душе, сковавшая ее "много лет назад, после того, как от Алекса, бросив на него заботу о новорожденном сыне, сбежала молодая жена. Енски-старший как-то смягчился, стал менее суровым и раздражительным. Все чаще стал задумываться о вечных вопросах, о бытии, о Боге…
Потом завертелась предсвадебная круговерть. Обручение, приглашения, наряды, церковь, родители и родственники невесты. Славные в общем-то люди. Он так увлекся праздничными хлопотами и подарками, что, когда все кончилось и молодые уехали в свадебное путешествие в Норвегию (молодой жене хотелось побывать именно там), почтенный археолог с обиженным видом слонялся по дому и раздражался по любому пустяку. И только глядя на свадебную фотографию сына, он смягчался и грустно улыбался.
В свою очередь Гор предавался воспоминаниям, сидя у постели занемогшей супруги.
“Странно складывается жизнь, — думал он, гладя тонкие пальчики жены. — Еще немного, и я бы ее потерял. Она бы осталась там, за тысячи километров. Все было так… хрупко”.
Окунувшись в прошлое, он увидел себя входящим в двери больницы.
Дмитрий Олегович и Олег Дмитриевич Градовы понуро сидели около больничной палаты. За белыми дверями что-то иногда отрывисто пищало. Непонятная медицинская техника, живя своей внутренней жизнью, отмеривала человеку не самые веселые мгновения из времени, отпущенного судьбой.
Гор остановился в начале коридора. Под ноги услужливо легла зеленая ковровая дорожка, но идти по ней не было желания. Гор чувствовал собственную ответственность за ранение Яны, и ему не хотелось встречаться с ее родственниками.
“Ну вот. Опять я в больнице. До странности медицинское получилось приключение. Не репортаж, а вести из лазарета. Да и какой, собственно, репортаж я могу написать?”
Он вспомнил Змеиный остров, нелепую гибель Александра Мягкова, жуткий рассказ Бетси о Тифоне, кровавую разборку с одесскими гангстерами из-за найденных сокровищ из храма Ахилла. Об этом не напишешь в передовице “Тайме”. Хотя именно такой репортаж был бы принят на ура. Получается, что, каким он уехал в Украину, таким и возвращался домой.
Енски-младший представил пыльную контору, своего сослуживца Рональда Брагинского, вид на Темзу…
“Что я делаю тут? — тоскливо подумал Гор. — Что я скажу этим людям, которые поили меня своими китайскими вениками и защищали от бандитов? Я даже не могу взять Яну в жены. Что я смогу дать ей там, в Англии? Все было напрасно…”
Он помедлил мгновение, но потом подавил малодушное желание сбежать и сделал шаг вперед.
Дмитрий Олегович посмотрел на него исподлобья и кивнул. Олег Дмитриевич тоже поздоровался тихо, чтобы не нарушать больничной тишины.
— Я туда, — нерешительно пробормотал Гор, указывая на двери с непрозрачными, замазанными белым стеклами.
Дмитрий Олегович пожал плечами. Иди, мол.
Енски-младший приоткрыл дверь и, будто воришка, прошмыгнул в палату.
Яна Градова лежала одна, на огромной кровати с железными ножками. Вокруг нее испуганной родней столпилась разнообразная техника. Мониторы, капельницы, проводки, трубочки, вся эта мешанина опутывала девушку, словно огромная каракатица. Гор поморщился от такого сравнения. Вздор, все это тут только для того, чтобы помочь ей. Но неприятное впечатление не желало развеиваться.
Юноша немного постоял около кровати. Посмотрел на экраны мониторов, фиксирующих пульс, давление и прочие важные показатели. От нахлынувшей тоски захотелось плакать.
Он положил принесенные цветы на тумбочку. Рядом положил конвертик с прощальным письмом. Постоял минуту, словно ожидая, что Яна откроет глаза, а потом развернулся и направился к дверям.
Уже когда он почти взялся за ручку, его остановил резкий писк.
Гор дернулся, бросился назад…
Но это просто прищепка какого-то детектора свалилась с большого пальца Яны. Как только прибор был водружен на место, техника удовлетворенно пискнула, и в палате снова наступила тишина.
Молодой человек, повинуясь неясному порыву, поцеловал спящую Яну в лоб, взял со стола конверт, смял и решительно вышел из палаты. Впереди его ждали сырой Лондон, пыльная контора “Evening London” и гипнотизирующий мух Брагинский.
“И ведь так все и было. Рональд, газета, мухи. — Гор хотел сказать Яне что-то ласковое, но заметил, что она задремала. — Какая она милая. Этот ее голос тогда в трубке. Все-таки я дурак”.
И он снова увидел себя того, давнего, другого Гора, совсем не похожего на Гора нынешнего.
“Все самое интересное приходит в нашу жизнь либо неожиданно, либо вообще никогда не приходит”, — думал Енски-младший, перебирая персональную корреспонденцию.
Писем собралось мало. Все они были совершенно никчемные, пустые и отправлялись в единственное достойное их место. В мусорную корзину.
— Тоска? — поинтересовался Рональд Брагинский.
— Вроде того, — вяло ответил Гор.
— Может, кофейку? — Рон скинул ноги со стола и заговорщицки добавил: — С коньячком…
— У тебя есть?
Брагинский сделал таинственный знак бровями, мол: “кого ты спрашиваешь?”
— Ну давай.
— Бармен! — пискляво заорал Брагинский. — Коньячку! Кр-ружечку!
— Ох, Ронни, оставь свои новомодные штучки, —скривился Гор. — И так надоела эта русская поделка в плохом переводе.
— Ну конечно, — фыркнул Рональд, наполняя колбу кофеварки. — Ты Masjanu в оригинале смотришь. Знаток таинственной русской души.
— Сколько раз можно говорить, я не был в России!
—.Да какая разница? Вон босс как возбудился, говорит, что сделает теперь отдел иностранной литературы. Или как он там это назвал?
— Ты кофе делаешь?
— Делаю, делаю… Меня в отдел возьмешь?
— Угу…
Гор хотел добавить что-нибудь едкое, желательно с антисемитским уклоном, но внезапно зазвонил телефон.
— Да? Газета “Evening London”. Гор Енски.