— А я люблю высоту, — сказал Ботольв, подбадривая мальчика. — Что-то высокое всегда присутствует в моих снах.
Реф рассеянно ущипнул внезапно оказавшийся на старой прожженной рубахе алый уголек, вряд ли его огрубевшие пальцы даже почувствовали жар. Он никогда не отрывал своего взгляда от железа, смотрел за цветом пламени в горне, даже если ковал гвозди.
Тук-тук, тук-тук — всплеск, шипение.
— О чем твои сны, Ботольв? — спросил Реф, положив в угли еще одну полосу болотного железа, и кивнул Токи, чтобы тот поработал мехами.
Ботольв стукнул своей деревянной ногой по дубовому пню, на котором стояла наковальня.
— С тех пор как я обзавелся этим, о крыльях. Я мечтаю обзавестись крыльями. Большими, черными, как у ворона.
— На что это похоже? — спросил Токи, поглядывая на деревяшку с любопытством. — Это как настоящая нога?
— Похоже, — ответил Ботольв. — Но, если она чешется, ты не сможешь ее почесать.
— А что, она чешется? — спросил Реф, застыв в изумлении. — Как настоящая живая нога?
Ботольв кивнул.
— Может быть, плотник применил какое-то заклинание, чтобы она чесалась? — поинтересовался Токи, и Ботольв усмехнулся.
— Если плотник действительно сделал это, я надеюсь, что он вернется и исправит, или хотя бы сделает так, чтобы я мог ее почесать. Я мечтаю об этом, когда не мечтаю о крыльях.
— А больше ты ни о чем не мечтаешь, о чем-нибудь стоящем? Реф перевернул в углях полоску болотного железа. — О богатстве, славе, женщинах?
— У меня все это есть, — ответил Ботольв. — Зачем мне об этом мечтать?
— А я чаще всего думаю о еде, признался Токи, и взрослые рассмеялись — мальчики редко ели вдоволь, а трэлли и того меньше.
— Спой песню, — сказал Реф, — только тихо, чтобы никого не разбудить. Выбери какую-нибудь хорошую, чтобы она попала в железо, и мои гвозди стали крепче.
Токи начал петь, это была детская песня, тихая песня о море и сгинувших в нем. Эта мелодия заставила меня замереть на пороге хижины, несмотря на то, что я замерз. Я удивился — почему он выбрал именно эту песню из всех других, не приложил ли сам Один к этому руку?
Я слышал эту песню раньше, в другом месте. Мы сошли на берег той ночью, нас окружала тьма, чернее, чем сама ночь, нас переполнял страх и ненависть; невидимые, безмолвные, мы подкрались к усадьбе Клеркона на острове Сварти, ожидая рассвета, чтобы напасть. Его усадьба чем-то напоминала нашу, и я запомнил, что тогда замерз и чувствовал себя отвратительно. Когда мы напали, среди них оказался лишь один мужчина, способный сражаться, его легко зарубили Квасир и Финн.
То, что произошло дальше, должно было быть обычным грабежом, но все закончилось кровавым безумием, потому что мы охотились на Клеркона, похитившего Тордис, сестру Торгунны. В итоге его там не оказалось, там были лишь женщины и дети его воинов, и пока мы рыскали в поисках врага, я неожиданно услышал тихое пение в рассветных сумерках — кто-то пел, чтобы прогнать страх.
Вдруг песня оборвалась. Я наткнулся на воина со спутанными волосами, который одним движением перерезал девочке горло, его клинок почернел от крови и прилипших к нему прядей волос. Он обернулся, с диким оскалом во всю бороду, и я узнал его наконец, это был Рыжий Ньяль, хромоногий Рыжий Ньяль, который сейчас играет с Хельгой, дочкой Ботольва, и вырезает для нее деревянных кукол.
За ним — испуганные лица трех малышей, тесно прижавшихся друг к другу, они и пели песню. Капли крови, брызнув на раскаленные камни очага, дымились и шипели. Там же находилась их нянька, рабыня, ее рука была сломана в отчаянной попытке защититься от удара топором. Рыжий Ньяль ползал на коленях в кровавой луже, шаря в поисках добычи.
Затем раздались крики, я последовал на них. На земле лежал умирающий бык, на котором прежде пахали землю, он мотал большой головой, кровь пузырилась на морде, он дико вращал огромными от ужаса глазами. На его массивной, судорожно подрагивающей туше, словно на тюфяке, трое мужчин срывали одежду с женщины, начав сверху — обнажив ее белую грудь, живот, и добрались до лобка, она тяжело дышала, упорно сопротивляясь.
Ее светлые косы вертелись во все стороны, она трясла и мотала головой, пытаясь вырваться, двое воинов старались удержать ее, пока третий стаскивал штаны и изо всех сил пытался втиснуться между ее ног. Женщина харкнула ему в лицо кровью, он взревел, отступил на шаг, и ударил ее по лицу, голова женщины резко дернулась на подрагивающий бок быка, который пытался мычать, но вместо этого его морда пузырилось еще большим количеством крови.
Они тяжело дышали и пыхтели, будто бы насаживали новое колесо на ось тяжелой телеги, давали друг другу советы, бранились, проклиная дергающегося быка; все трое неустанно работали — один между ног женщины, этот был мне хорошо знаком, — ему никак не удавалось раздвинуть ее плотно сжатые колени, которыми она продолжала упираться.
В конце концов, потеряв терпение, он вытащил из сапога сакс и полоснул женщине по горлу, так что она стала издавать булькающие звуки и захлебываться собственной кровью, словно выброшенная на берег рыба. Ее колени опустились; мужчина вонзил сакс в тушу быка, а член в женщину, и начал трахать ее под смех остальных.
Мальчик появился непонятно откуда, из темноты, где он прятался, наблюдая за мучительной смертью своей матери, жены Рандра Стерки. Парнишка подкрался тихо, как заяц, и ухватился за сакс, пока воин судорожно дергался на его матери, становясь еще безумнее и уже ничего не замечая вокруг, а женщина, захлебываясь собственной кровью, умирала под ним.
Мой клинок снес мальчишке затылок мгновением раньше, чем тот опустил сакс. Его затылок взлетел вверх, а волоски на нем шевелились, словно паучьи лапки. Мозги и кровь брызнули веером на последнего любовника умирающей женщины, который все еще дергался на ней. От неожиданности он отскочил, озираясь вокруг, его член болтался, как шея мертвой курицы.
— Ятра Одина... Хороший удар, Орм. Этот мелкий засранец запросто мог выпустить мне кишки.
Смеясь, Финн натянул штаны и вытащил сакс из ладони мальчика. Парнишка выглядел так, будто упал и вот-вот поднимется. Но он был мертв, лежал поперек своей матери, и Финн плюнул на него, прежде чем скрылся во тьме…
— Почему ты стоишь там?
Голос вернул меня назад — в ночь, к кузнице. Они повернулись ко мне, Ботольв усмехнулся, Токи обернулся, залитый кровавым светом от печи, и в этот момент я увидел лицо убитого мной мальчика. Токи был одного с ним возраста. Слишком молодой, чтобы умирать. Но сын Рандра мог убить Финна, позже тот, смеясь, рассказывал, что мальчишка помогал своей матери обрить налысо голову Вороньей Кости, а также приковывать его к нужнику в наказание за побег. Все, что плетут норны — непостижимо, это может быть как черным и отвратительным, так и прекрасным.
— Тот, кто подслушивает из-за угла, не слышит ничего хорошего, — произнес нараспев Ботольв.
Токи отпустил рукоять меха и изобразил защитный знак.
— Немудрено, что не спится, — проворчал Реф, — в доме слишком много пердунов и храпунов.
Но мы все знали, что я оказался здесь по другой причине, и то, что я подошел тайком, вызвало их недовольство.
Реф, наклонив голову, заметил, что цвет пламени изменился. — Вернись к мехам, мальчик, — позвал он Токи, но мальчишка продолжал стоять, уставившись куда-то за мою спину, во тьму, — туда, где я расставил наблюдателей.
— Что это за огонь? — спросил он.
Мне не нужно было оборачиваться, я спиной почувствовал этот жгучий, безумный жар от сигнального костра, запылавшего в милях отсюда. Когда я заговорил, то уставился на Ботольва, потому что он должен был знать и помнить рассказы о произошедшем тогда в усадьбе Клеркона на Сварти.
— Этот огонь означает, что сюда идут жестокие воины, убивать детей и трахать их матерей на мертвом быке, — произнес я, мой голос прозвучал сухо и резко, словно карканье ворона.
— Жестокие воины, такие же, как и мы.
Жестокие воины следовали за носовой фигурой «Крыльев дракона», их корабль проскользнул в наш фьорд, враги в жажде мести крались тайком, ликуя в предвкушении резни, а не честного боя.