— Ребенок не должен оказаться у них, — сказала Ясна, и я догадался, кто подтолкнул их к такому решению.
Сероглазым воинам с суровыми лицами в обрамлении кос предстояло безнадежное дела, они понимали, что у них нет шансов уцелеть в схватке с восьмеркой берсерков.
Я сказал им об этом, а также что мы все вместе должны идти дальше, вместе у нас будет больше возможностей противостоять врагам.
— Мы не сможем больше двигаться быстро, — возразила Торгунна и кивком головы указала на крытую повозку, где Ясна и безмолвная девочка-заложница сидели рядом со стонущей женщиной, укрытой шкурами.
— Насколько все плохо?
Торгунна покачала головой, все и так было понятно. Итак, мы застряли здесь, пока Сигрид не разродится. Я осмотрелся и заметил, что Финн делает то же самое. Мы находились на достаточно широкой тропе, справа я заметил ответвление — тропинку, рассекающая скалу словно шрам. Она вела к каменному мосту, построенному сыновьями в память о матери, так гласила надпись на камне; далее тропа поднималась на вершину горы. Оттуда отлично просматривался весь фьорд. Раньше на той вершине росли прекрасные корабельные сосны.
Хорошие стволы давно вырубили, и сейчас из-за сильных ветров там остались только невысокие и кривые, никому не нужные деревья. Тропа заканчивалась на вершине, вернее, начиналась там, словно слюна тянулась изо рта пьяного. С вершины можно было спуститься и на другую сторону горы, но только пешком, повозка с лошадьми там бы не прошла.
Мы с Финном переглянулись, прочитав мысли друг друга — это не самое удачное место для боя. Когда остальные стали расходиться, я подвинулся к нему поближе. Он яростно чесал бороду — то был верный признак замешательства.
— Ну что? — спросил я.
— Ты о чем? — хмуро откликнулся Финн, его борода топорщилась в разные стороны.
— Думаешь, мы сможем победить?
Он умолк, зная, что я не произнесу вслух то, что собираюсь сказать лишь ему.
— Ну, — проворчал он. — Мне доводилось убивать женщин, если ты об этом, и совесть меня не мучает. Я хотя бы не убивал младенцев в утробе, и не хотелось бы начинать.
— Убить одного, чтобы спасти всех? — спросил я, криво улыбнувшись, мысль об этом промелькнула в голове как струйка пота. Он тоже ухмыльнулся и сплюнул.
— Дело не в числе. Одного младенца или сотню, это еще и цена, которую придется заплатить, чтобы выжили Хельга и маленький Хроальд, мой сын. Дело в том, что правильно, а что нет. Может быть, этот еще невылупившийся орленок станет великим конунгом. И мы не знаем, какие чудеса он совершит в этом мире.
Я удивленно рассмеялся и указал ему на другую сторону монеты: а если младенец вырастет и окажется совсем другим, например, как Харальд Синезубый?
— Если случится так, — проворчал он, — я убью его, как только он покажется из утробы матери.
Мы оба улыбались, когда к нам приковылял Ботольв, таща за собой Ингрид и Бьяльфи. За ними я заметил грека Льва, который вел за руку Колля.
— Как нога? — поинтересовался я, на что Ботольв вместо ответа подбросил Хельгу, которую он нес на руках, так высоко, что она завизжала. Рядом стоял белоголовый Кормак, ожидая того же самого, но мальчишка был постарше и слишком горд, чтобы просить. Когда Ботольв неожиданно подхватил его и подбросил, он взвизгнул от восторга, но Ботольв поморщился — видимо, ему было больно.
Бьяльфи поманил меня взглядом, я отошел с ним, и он шепотом сказал:
— Тогда я обрезал его кость слишком коротко. Я предупреждал, чтобы он не толкал застрявшие повозки, помогая лошадям, но это же Ботольв.
Я хорошо помнил то время. Стояла жара, мы еле тащились по Средиземному морю на лодке, возвращаясь в Великий Город. Гниющая нога Ботольва воняла, сам он бредил, его лихорадило, пот выступал огромными каплями. Бьяльфи, ухмыляясь, как безумный пещерный гном, резал и сшивал кожу на кровоточащей культе великана.
— Я думаю, на обрубке разошлись кожа, — добавил он мрачно. — Тогда он не сможет пристегивать деревянную ногу и ходить как раньше, как бы крепко она ни была привязана.
Я взглянул на Ботольва, он стоял с гордым видом, Кормак смеялся. Великану не понравится, что ему опять придется ходить с костылем, от которого он с радостью отказался, после того как зажила культя.
Колль внезапно оказался рядом и нарушил ход мыслей, его высокий, дрожащий голос прозвучал неожиданно и требовательно.
— Скажи мне, не врет ли этот священник, ярл Орм, ты ведь был в Великом городе. Это правда, что люди живут там в домах, поставленных друг на друга?
Я взглянул на Льва и кивнул в ответ на его мягкую улыбку.
— Точно, — отозвался я. — А еще они возводят чудесные постройки, просто так, ради потехи, — фонтаны, где вода бьет вверх. А еще едят лежа. И когда это все закончится, мы обязательно вместе с тобой поедем туда, и ты сам все увидишь, и еще много других удивительных вещей.
— Если выживем, — внезапно произнес он мрачно. — Лев сказал, что медвежьи шкуры — самые свирепые воины.
Лев развел руки, словно извиняясь.
— Всего лишь неосторожное замечание. Я слышал, что таких, как они, стоит опасаться, им неведом страх.
— Они узнают, что такое страх, когда встретятся с нами, — ответил я, и Токи, налетевший вдруг, словно шквал, заявил, что Курица перестреляет их всех из лука.
Сам Курица находился неподалеку, он все еще морщился от боли, но усмехнулся, согласившись с этим, а Финн закудахтал.
— Как только все это закончится, — объявил Финн, — нам придется придумать Курице новое имя. И добавлять перед его именем — ярл.
— Охотник — было бы достаточно, — ответил Курица. Я поразился — трудно было представить, что этот молчаливый трэлль с вечно опущенной головой заговорил с нами. — Я могу пустить стрелу на мили и еще при этом попасть в цель. Даже за угол могу выстрелить. Однажды это спасло мне жизнь.
Колль и кареглазый Токи молча уставились на раба. Финн стоял ухмыляясь, остальные столпились вокруг. Курица, плосколицый, с бритой головой, вылез из повозки и, скривившись от боли, облокотился на колесо.
— Это произошло на моей родине, еще до того, как я попал в рабство. Так вот, однажды меня поймали воины из враждебного племени эксов. Их было много, а я — один. Да, признаюсь, я охотился на их землях, и что же случилось потом, как вы думаете?
— Тебя, конечно же, убили, — засмеялся Ботольв, подталкивая Хельгу и Кормака поближе, чтобы им было слышно. — Потому что ты работаешь так медленно, будто уже давно умер.
— Не такой уж я и мертвый по сравнению с некоторыми, — бойко ответил Курица. — Тогда мне сопутствовала удача. У меня был лук, я называл его «Меткий». Я опасался мощи этого лука и потерял множество стрел; иногда я задавался вопросом — может, одна из них попала в моего друга из соседней деревни или даже в какого-нибудь правителя из соседней страны. Мне требовалось некоторое время, чтобы привыкнуть к нему, но потом я мог попасть в жирного оленя на горизонте, а если в это время олень покрывал самку, то попадал точно в олениху, не трогая его.
Финн громко рассмеялся, услышав это, от восторга захлопав ладонями по ляжкам, затем махнул рукой Курице, чтобы тот продолжал, пока остальные, взрослые и дети, слушали, разинув рты.
— Итак, — продолжал Курица, — я заметил лося, издалека он казался не больше крохотного жука, и я указал на сохатого этим дикарям-зксам; они пытались разглядеть зверя, я же тем временем положил стрелу и начал натягивать лук. Я подождал, пока лосиный хвост не исчезнет из виду за холмом, а затем выстрелил. Стрела взлетела, вызывая ветер и прикасаясь в полете к снежинкам.
Ботольв с Финном сложились пополам и затряслись от смеха. Среди хрюканья и фырканья я смог разобрать лишь слова «вызывая ветер» и «прикасаясь к снежинкам». Курица надулся от гордости как ярл и не обращал внимания на смех.
— Я убедил эксов подняться со мной на холм, но с уговором — если они найдут за холмом убитого моей стрелой лося, то отпустят меня. Они согласились, им как раз было по пути, к тому же им достанется легкая добыча. И мы начали подниматься на холм, это заняло остаток дня. Зато с другой стороны мы нашли мертвого лося. Они обрадовались — теперь у них будет много мяса, а также большие и красивые рога, и потому отпустили меня.