— Тот, кто подслушивает из-за угла, не слышит ничего хорошего, — произнес нараспев Ботольв.
Токи отпустил рукоять меха и изобразил защитный знак.
— Немудрено, что не спится, — проворчал Реф, — в доме слишком много пердунов и храпунов.
Но мы все знали, что я оказался здесь по другой причине, и то, что я подошел тайком, вызвало их недовольство.
Реф, наклонив голову, заметил, что цвет пламени изменился. — Вернись к мехам, мальчик, — позвал он Токи, но мальчишка продолжал стоять, уставившись куда-то за мою спину, во тьму, — туда, где я расставил наблюдателей.
— Что это за огонь? — спросил он.
Мне не нужно было оборачиваться, я спиной почувствовал этот жгучий, безумный жар от сигнального костра, запылавшего в милях отсюда. Когда я заговорил, то уставился на Ботольва, потому что он должен был знать и помнить рассказы о произошедшем тогда в усадьбе Клеркона на Сварти.
— Этот огонь означает, что сюда идут жестокие воины, убивать детей и трахать их матерей на мертвом быке, — произнес я, мой голос прозвучал сухо и резко, словно карканье ворона.
— Жестокие воины, такие же, как и мы.
Жестокие воины следовали за носовой фигурой «Крыльев дракона», их корабль проскользнул в наш фьорд, враги в жажде мести крались тайком, ликуя в предвкушении резни, а не честного боя.
Мы вынуждены носить то, что соткали норны. И мы отправили всех остальных в горные долины и снарядили «Сохатого» для встречи с Рандром Стерки. Воины сражались и умирали, выкрикивали боевые кличи, зверели от крови среди неспокойной и черной, цвета воронова крыла, воды фьорда. Носовые фигуры покачиваясь и рычали друг на друга, воины продолжали сражаться и умирать в последних лучах этого длинного, тяжелого дня, и вышло так, что оба корабля познали тайну греческого огня, горящего даже на воде.
Глава 3
Гестеринг, после битвы
Обугленная голова трупа воняла, этот резкий запах раздражал нос и глотку, но именно это и вернуло меня к жизни, заставив прокашлялся. Горло горело огнем, было тяжело дышать, в ушах шумела и булькала вода. Вокруг — ночь, луна маячила сквозь бегущие облака.
Я проморгался — у трупа не было рук в полном смысле этого слова, они расплавились до костей, как жир, кожа свисала с головы шутовской шапкой, единственный оставшийся глаз вздулся пузырем, обрамленный расплавленным веком; лицо представляло собой бесформенную застывшую массу, покрытую черной, потрескавшейся коркой.
— Это Нес-Бьорн, — прозвучал чей-то голос, и я обернулся. Это оказался Финн, он задумчиво чесал подбородок; cкрюченные пальцы другой руки как будто просили помощи.
— Три женщины пересекли поле, — проговорил он нараспев. — Одна несла огонь, две других — холод. Та что с огнем — уходи, а те, что с холодом — останьтесь. Огонь, уходи! Холод, останься!
Это было старинное заклинание, которое применялось, когда дети обжигались или ошпаривались, но уже поздно было повторять его над останками Нес-Бьорна.
— Он вышел из моря, как драугр Эгира, — добавил Финн. — Огонь выжег ему глотку, он не мог говорить и еле дышал. Одни боги знают, как Нес-Бьорн держался на ногах. Я оказался рядом. Затем мой «Годи» избавил его от страданий.
На мой немой вопрос Финн поднял свой меч, и я заметил, что у Нес-Бьорна перерезано горло. Ветер нес песок, шелестел жесткой травой, принося запах соли и горелого дерева. Какая-то темная фигура двинулась ко мне, постепенно принимая знакомые очертания, затем кто-то ухмыльнулся и сильными руками приподнял меня, помогая сесть.
— Ты выпил полфьорда, — весело пробасил Ботольв. — Но сейчас уже выблевал почти всю воду, и тебе должно стать легче.
— Уж полегче, чем другим, — мрачно добавил Финн, он присел на корточки и наблюдал за Ботольвом, а тот вздохнул и занялся изучением предмета, похожего на корягу, наполовину засыпанную песком.
— Да, бедняга Нес-Бьорн по прозвищу Колышек уже никогда не пробежит по веслам.
Я окончательно пришел в себя и понял, что мы находимся где-то в дюнах, восточнее Гестеринга. Порыв ветра принес запах горелого дерева, и Финн заметил, как я принюхиваюсь.