– Почему?
– Я устроилась сюда контрабандой. Для сиделок установлен предельный возраст. А я уже здорово перебрала свой срок.
– Так вы просрочены?
– Ага.
– Как йогурт?
– Цыц!
– О’кей, буду нем как рыба.
Это было чертовски храбро с ее стороны доверить мне свой секрет. Но она сделала верную ставку. Я буду глух и нем, хоть удивительно, что никто ничего не заподозрил. У нее столько морщинок, расходящихся вокруг глаз, как солнечные лучики.
В другой раз я узнал еще один ее секрет, и уж тут-то ты, Бог, точно сразу должен ее узнать.
Мы прогуливались в больничном парке, и она угодила ногой в грязь.
– Вот говно!
– Бабушка Роза, да вы ругаетесь по-черному!
– Слушай, карапуз, отвали, как хочу, так и говорю.
– Ох, Бабушка Роза!
– И давай пошевеливайся. Мы как-никак гуляем, а не устраиваем черепашьи бега!
Мы присели на скамейку, достали карамельки, и тут я спросил ее:
– А чего это вы так выражаетесь?
– Ну, это профессиональная болезнь, Оскар. Если бы я использовала только деликатные выражения, то давно бы прогорела с моим ремеслом.
– А чем вы занимались?
– Ни за что не поверишь…
– Клянусь, поверю.
– Я занималась борьбой, кэтчем, выступала на арене.
– Не верю!
– Точно выступала! Меня прозвали Душительницей из Лангедока.
С тех пор, стоило мне впасть в угрюмое настроение, Бабушка Роза, убедившись, что нас никто не слышит, рассказывала мне о своих знаменитых схватках: о поединке Душительницы из Лангедока с Лимузенской Мясорубкой, о том, как она целых двадцать лет сражалась с Дьяволицей Сенклер, у которой были не груди, а ядра, и еще о поединке на кубок мира против Уллы-Уллы по прозвищу Овчарка Бухенвальда, ту никто не мог уложить на лопатки, даже Стальная Задница, с которой Бабушка Роза брала пример, когда занималась борьбой.
Все эти схватки виделись мне как наяву, я воображал свою приятельницу на ринге: маленькая старушка в развевающемся розовом халате задает взбучку людоедкам в трико. Мне казалось, что все это происходит со мной. Я становился сильнее, я мстил своим недругам.
Ну вот, Бог, если, несмотря на все эти приметы, ты все еще не припомнил Бабушку Розу, тебе следует сказать «стоп» и подать в отставку. Я, кажется, ясно выразился?
Вернусь к своим делам.
Короче, моя операция сильно их разочаровала. Химиотерапия тоже, но не так сильно, поскольку тогда еще оставалась надежда на пересадку мозга. Теперь мне кажется, что лекари не знают, что еще предложить, прямо жалко их. Доктор Дюссельдорф – мама находит его весьма привлекательным, а я нахожу, что у него с бровями перебор, – так вот, у него теперь такое огорченное лицо, прямо Дед Мороз, у которого не хватило на всех подарков.
Словом, атмосфера ухудшилась. Я поговорил об этом со своим приятелем Беконом. На самом деле его зовут не Бекон, а Ив, но мы прозвали его Бекон, поскольку он здорово пригорел.
– Бекон, у меня такое впечатление, что врачи совсем меня разлюбили, я на них плохо действую.
– Еще чего, Яичная Башка. Врачи просто так не сдадутся. У них всегда в запасе куча идей насчет того, что с тобой еще можно проделать. Я тут подсчитал, что они пообещали мне не меньше шести операций.
– Наверное, ты их вдохновляешь.
– Надо думать.
– Но почему бы им не сказать мне просто, что я умру?
И тут Бекон словно оглох, как и все прочие здесь, в больнице. Если ты произносишь здесь слово «смерть», никто этого не слышит. Можешь быть уверен, оно улетает в какую-то дыру, потому что они сразу начинают говорить о другом. Я на всех это проверил. Кроме Бабушки Розы.
Итак, сегодня утром я решил испытать и ее.
– Бабушка Роза, похоже, никто не намерен сообщить мне, что я умираю.
Она посмотрела на меня. Что, если она отреагирует как все? Умоляю, Душительница из Лангедока, не сдавайся, не глохни!
– Оскар, а почему ты хочешь, чтобы тебе сказали это, если тебе и так это известно?
Уф-ф! Она услышала.
– Мне кажется, Бабушка Роза, что люди изобрели какую-то иную больницу, чем на самом деле. Они ведут себя так, будто в больницу ложатся лишь затем, чтобы выздороветь. Но ведь сюда приходят и умирать.
– Ты прав, Оскар. Думаю, что ту же самую ошибку совершают и по отношению к жизни. Мы забываем, что жизнь – она тонкая, хрупкая, эфемерная. Мы делаем все, чтобы казаться бессмертными.
– С моей операцией ничего не вышло, ведь так, Бабушка Роза?
Бабушка Роза не ответила. Это был ее способ говорить «да». Уверившись, что я ее понял, она склонилась ко мне и умоляюще произнесла:
– Разумеется, я тебе ничего не говорила. Поклянись!
– Клянусь.