В то время Оскар был выдающимся мастером беседы, самым блестящим из всех, кого я слышал в Англии, но в дальнейшем его мастерство достигло еще более блестящих высот. Его беседа вскоре заставила меня забыть об отталкивающих особенностях его внешности: действительно, вскоре я совсем перестал их замечать, и не понимал, как они могли столь сильно меня впечатлить при первом знакомстве. Этот человек был столь необычайно оживлен и добродушен, столь очаровательно весел, блистал столь острым умом. Его энтузиазм тоже был заразителен. Он интересовался всеми интеллектуальными вопросами, особенно - если они были как-то связаны с искусством или литературой. Когда Оскар говорил, его лицо светилось, и вы видели лишь его глаза, в которых отражалась душа, слышали только его музыкальный тенор. Оскар поистине был, как говорят французы, «шармёром».
Через десять минут я признался себе, что Оскар мне понравился, его речь стала очень оживленной. Он мог сказать что-то неожиданное почти на любую тему. Разум Оскара был могуч и гибок, он с удовольствием его использовал. Кроме того, Оскар был начитан, читал на нескольких языках, особенно - на французском, и его превосходная память служила ему добрую службу. Даже когда Оскар просто цитировал сказанное великими писателями, он придавал этим словам новый оттенок. И присущий ему юмор уже начал озарять каждую тему яркими вспышками.
Кажется, во время нашего первого ланча Оскар рассказал мне, что Харпер попросил его написать книгу на сто тысяч слов и предложил за нее крупную сумму, кажется, пять тысяч долларов авансом. Оскар серьезно написал издателю, что в английском языке нет ста тысяч слов, поэтому он не может взяться за эту работу, и весело смеялся, как ребенок, над своей удачной отповедью.
- Письма издателя и свой ответ я послал в газеты, - добавил Оскар и снова рассмеялся, внимательно меня изучая: насколько я понял его потребность в саморекламе?
Примерно тогда экспромт Оскара заставил весь город смеяться. За одним из обедов дамы сидели за столом слишком долго, а Оскару захотелось курить. Вдруг хозяйка дома указала ему на лампу, абажур которой начал тлеть:
- Мистер Уайльд, снимите, пожалуйста, абажур, он дымит.
Оскар выполнил ее просьбу, отметив:
- Счастливая лампа!
Эта очаровательная дерзость имела огромный успех.
На заре нашей дружбы мне следовало бы понять, что его любовь к необычному, его парадоксы и афоризмы были для него естественны, проистекали непосредственно из его вкусов и темперамента. Наверное, нужно определить для себя раз и навсегда жизненные установки Оскара более подробно и развернуто, чем я это делал прежде.
Многие думают, что у Оскара Уайльда не было четких и связных представлений о жизни, никаких убеждений, никакая вера не направляла его шаги бродяги. Но такое мнение - несправедливость по отношению к Оскару. У него была своя собственная философия, и он на удивление последовательно придерживался ее много лет. Его жизненные установки проще всего понять, если поставить его рядом с Гете. Оскар придерживался художественного взгляда на жизнь, который первым провозгласил Гете, а в юности даже и переоценивал с удивительным упорством. «Красота - это больше, чем добро, - утверждал Гете, - поскольку красота содержит в себе добро».
Оскару, так же, как и молодому Гете, казалось, что «выживает только выдающееся», неважно, хорошее оно или плохое. Поэтому Оскар искал выдающееся, и, вполне естественно, довольно часто впадал в экстравагантность. Но как бодрило это в Лондоне, где весь день капали мелким дождиком мерзкие банальности - как бодрили блестящие парадоксы.
Гете недолго держался за этот компромисс неверия: убийца может прославиться так же, как и жертва, но память о нем не сохранится. «Всё в этом мире быстро проходит, - сказал Гете. - Я предпочитаю заниматься тем, что остается надолго». В середине жизни Гете принял моральный императив Канта и переформулировал свое кредо: «Человек должен принять решение жить для Добра, Красоты и Всеобщего Блага».
Мысль Оскара столь далеко не зашла, трансцедентальное не было его сферой.
Иногда я жалел, что Оскар не выучил немецкий столь же хорошо, как французский: Гете мог бы принести ему больше пользы, чем Бодлер или Бальзак, поскольку, несмотря на всю свою немецкую тяжеловесность, Гете - самый лучший проводник по тайнам жизни, явившийся в современном мире. Оскар Уайльд остановился там, где началась религия Гете, он был намного более ярко выраженным индивидуалистом и язычником, чем великий немец, он жил ради красивого и выдающегося, а не ради Добра, и еще менее - ради Всеобщего Блага. Оскар не признавал никаких моральных обязательств, идеал всеобщего блага "in commune bonis" был для него пустым звуком, его не волновало всобщее благо, он поставил себя над толпой со свойственной англичанину экстравагантной отрешенностью и агрессивной гордостью. Политика, социальные проблемы, религия - всё это интересовало его лишь как тема для искусства, даже сама жизнь была лишь материалом для искусства. Оскар придерживался точки зрения, которую Гете отверг еще в молодости.