Отказ мирового судьи отпустить Оскара под залог повлиял на него наитягчайшим образом. Ручей доходов Оскара высох до дна. Его книги изъяли из продажи. никто не ходил на его пьесы, все лавочники, которым он задолжал хотя бы пенни, немедленно взыскали долги. Были получены судебные постановления, судебные приставы явились в его дом на Тайт-Стрит. В течение месяца, когда Оскару больше всего нужны были деньги, чтобы заплатить адвокату и добыть доказательства, его обирали до нитки и распродавали имущество с торгов, а из-за того, что Оскар сидел в тюрьме, торги проходили на невыгоднейших условиях - в обычное время сумма, вырученная с торгов, трижды покрыла бы сумму претензий против Оскара, а сейчас все его вещи ушли с молотка за ничтожную сумму. Человек, который зарабатывал своими пьесами 4 000 - 5000 тысяч фунтов в год, был объявлен банкротом всего лишь из-за суммы в тысячу с чем-то фунтов. Из этой суммы 600 фунтов причитались лорду Куинсберри, и семья Куинсберри - лорд Дуглас из Хэвика, лорд Альфред Дуглас и его мать - в письменной форме обязались эту суму выплатить, но когда пришло время, платить категорически отказались. Самое печальное, что многие рукописи Оскара были украдены или потерялись в суматохе судебного расследования, проводившегося шерифом. Уайльд мог воскликнуть вслед за Шейлоком: «Отняв все средства к пропитанию, ты отнял жизнь мою». Но при этом девять из десяти англичан аплодировали тому, что являлось фактически гонениями.
Следует добавить и кое-что похуже. Свобода слова, которой так гордятся англичане, полностью испарилась, как обычно бывает в Англии, когда она больше всего нужна. Невозможно было произнести ни слова в защиту Уайльда или хотя бы в оправдание его греха в печати. В то время я владел контрольным пакетом акций "Saturday Review" и редактировал это издание. На основании этого можно было бы решить, что мне было разрешено высказать в христианской стране здравые и либеральные взгляды. Я не собирался умалять тяжесть преступления Оскара. Никто не осуждал противоестественный порок более, чем я, но Оскар Уайльд был выдающимся писателем, он создал прекрасные вещи, и его произведениям нужно было разрешить говорить самим за себя. Я написал статью, в которой рассказал о его взглядах. В типографии мне сказали, что эту статью считают нежелательной, а когда я начал настаивать, заявили, что предпочитают ее не печатать. В этой статье не было ничего, кроме призыва держать свое мнение при себе и отложить оскорбления до оглашения приговора. Знаменитая книготорговая фирма «Смит и сыновья», как-то об этом узнавшая (думаю, от моего издателя), прислала курьера с сообщением, что они не будут продавать газеты, в которых пытаются защищать Оскара Уайльда. Они добавили, что будет лучше вообще не упоминать его имя. Английские лавочники-цензоры решили, что Уайльда следует судить по уставу аббатства Джедбург. Одна лишь моя попытка честного рассмотрения этого дела может погубить "Saturday Review".
В отчаянии я обратился к знаменитому лидеру общественного мнения Англии, мистеру Артуру Уолтеру, управляющему "The Times". Он всегда был добр ко мне, он был человеком здравомыслящим, в юности достиг больших успехов в Оксфорде и двадцать лет тесно общался с ведущими представителями всех сфер жизни. Я поехал к нему в Беркшир и рассказал, каковы, по моему мнению, взгляды аристократов по этому вопросу. В Англии было очевидно, что при данных обстоятельствах справедливый судебный процесс невозможен, и мне казалось, что долг "The Times" - четко объяснить, что Уайльда не следует осуждать заранее, а если его осудят, при назначении наказания его заслуги следует принять во внимание так же, как и недостатки.
Мистер Уолтер охотно меня выслушал, но мои взгляды он не разделял. В его глазах человек, который написал великое стихотворение или великую пьесу, вовсе не был равен человеку, который победил горстку невооруженных дикарей или украл у варваров кусок земли и присоединил его к Империи. В глубине души он разделял мнение английской землевладельческой аристократии, которая считала, что обычный успешный генерал, адмирал или государственный деятель намного важнее, чем Шекспир или Браунинг. Его невозможно было убедить, что имена Гладстона, Дизраэли, Уолсли, Робертса и Вуда будут терять значение и тускнеть день ото дня, так что через сотню лет никто о них и не вспомнит, даже люди образованные, а слава Браунинга, Суинберна, Мередита или даже Оскара Уайльда будет со временем лишь расти и становиться всё ярче, так что через сто или пятьсот лет никому даже в голову не придет сравнивать напористых политиков вроде Гладстона или Биконсфильда с гениями вроде Суинберна или Уайльда. Он этого просто не понимал, а когда понял весомость моих доводов, заявил, что, если это правда, тогда тем хуже для человечества. По его мнению, любой человек, ведущий добропорядочную жизнь, стоит намного большего, чем автор любовных песенок или остроумных комедий - мистер Джон Смит стоит большего, чем Шекспир!