- По моему мнению, совершенно ясно, что уже давно в Лондоне не находили столь грязное пятно, и полиция сработала невероятно хорошо, выведя их на чистую воду. Я считаю, что эти книги могли принести много вреда.
Оцените состояние ума человека, который способен нести столь ядовитую чушь, который, зная, что собой являет ночью Пикадилли, способен назвать перевод шедевра «самым грязным пятном», которое когда-либо было обнаружено в Лондоне. Назвать этого человека сумасшедшим, думаю, было бы слишком, но сказать, что он не понимает значение слов, которые произносит, что он руководствуется самыми необычайно глупыми предрассудками - это, конечно, скромная правда.
Именно такая извращенность сэра А. де Ратцена и девять из десяти англичан заставляет французов, немцев и итальянцев считать их лицемерами до мозга костей. Но они не столько лицемерны, сколько глупы и необразованны, восстают против гуманизирующего внимания искусства и литературы. Средний англичанин предпочел бы, чтобы его считали спортсменом, а не поэтом. Пуратанский республиканский парламент постановил продать картины, прежде принадлежавшие Карлу I, а те из них, которые сочли непристойными, просто сожгли, так что полдюжины картин Тициана торжественно сожгли, и ядро знаменитой национальной галереи разрушили. Можно себе представить, как сэр А. де Ратцен торжественно явился на эту бойню и торжественно постановил, что все шедевры, на которых изображена соблазнительная женская грудь, являются грязными пятнами, и их следует сжечь как тлетворные. Или, скорее, мы видим, что через два с половиной столетия сэр А. де Ратцен смог немного подняться над этой примитивной пуританской точкой зрения: сегодня он может позволить не сжигать шедевры живописи, а вот литературный шедевр для него по-прежнему - анафема.
Частично такое предубеждение можно объяснить тем, что англичане испытывают особую неприязнь к любым формам сексуальных излишеств. Это не соответствует их идеалу мужественности, и, подобно бедному глупому мировому судье, они еше не поняли истину, которую на примере японцев могли бы понять уже и самые глупые люди: нация может быть невероятно храброй, энергичной и готовой к самопожертвованию, и при этом обладать чрезвычайной чувственностью и чувствительностью ко всем оттенкам страсти. Если бы прославленный английский средний класс был столь же хорошо образован, как средний класс Германии, такое постановление, как постановление сэра А. де Ратцена, сочли бы абсурдным и смехотворным, или, скорее, его просто нельзя было бы себе представить.
В англо-саксонских странах и художники, и сексуальная страсть находится под запретом. Эта нация больше интересуется войной, чем любовью, свой непреодолимый боевой дух они считают добродетелью, а то, что называют «томной любовью», склонны презирать. Поэт Мидлтон не поместил бы свой город мечты, город чистых небес и еще более чистых улиц, в Англию:
«И радость царила там, во всем городе
Ни одна рука не тянулась к клинку,
И при этом они лелеяли силу тела,
Чтобы стать еще сильнее. Любовь была их Богом». .
И Америка, и Англия в наши дни являют ужасающие примеры деспотизма непросвещенного и вульгарного общественного мнения во всех высших аспектах человеческой деятельности - в искусстве, в литературе и в религии. В мире не существует деспотизма, сильнее разрушающего душу художника: он низменнее и оскорбительнее, чем любые известные проявления деспотизма в России. Последствия этой тирании необразованного среднего класса и варварской аристократии во всех подробностях проявились во время процесса Оскара Уайльда в той дикости, с которой к нему относились представители судебной власти Англии.
ГЛАВА XV—КОРОЛЕВА ПРОТИВ УАЙЛЬДА: ПЕРВЫЙ ПРОЦЕСС
Как только я узнал, что Оскара Уайльда арестовали и не выпустили под залог, я попытался получить разрешение на посещение его в Холлоуэе. Мне сказали, что я увижу его в железной клетке, и буду разговаривать с ним на расстоянии не менее ярда. Я решил, что это причинит нам обоим слишком сильную боль, так что обратился к вышестоящим властям и получил разрешение увидеться с ним в отдельной комнате. Смотритель тюрьмы встретил меня у входа: к моему удивлению, он был невероятно вежлив, обаятельно добр и полон сочувствия.