Но мое заступничество всё равно возымело положительный эффект.
Оскар сам нам рассказал, как ему помогла доброта, проявленная к нему в последние полгода его заключения. В «De Profundis» он пишет, что в течение первой половины срока он мог лишь заламывать руки в бессильном отчаянии и плакать: «Какой конец, какой бесславный конец!». Но когда к нему снизошел новый дух доброты, он смог искренне сказать: «Какое начало, какое чудесноеt начало!». Он подвел такой итог:
- Если бы я вышел из тюрьмы через полгода, как надеялся, я покинул бы свое узилище с отвращением, ненавидя всех ее чиновников, горечь ненависти отравляла бы мне жизнь. У меня было еще полгода заключения, но человечность оставалась с нами в тюрьме всё это время, и теперь, выйдя на волю, я всегда буду помнить величайшую доброту, которую здесь проявляли ко мне почти все, и в день освобождения я горячо поблагодарю многих людей и попрошу их в свою очередь тоже помнить обо мне.
И этого человека судья Уиллс назвал нечувствительным к голосу возвышенного.
Я вновь проведал Оскара некоторое время спустя. Изменения с ним произошли разительные. Он был весел, воодушевлен, выглядел лучше, чем когда-либо: очевидно, строгий тюремный уклад ему подошел. Встретил он меня шуткой:
- Фрэнк, это ты! - воскликнул Оскар, словно удивившись. - Как всегда - оригинален! Ты вернулся в тюрьму по собственной воле!
Оскар сообщил, что новый начальник тюрьмы, майор Нельсон, добр к нему, насколько это возможно. Его не наказывали уже несколько месяцев, и «О, Фрэнк, как же это приятно - читать, когда захочешь, писать, когда есть вдохновение - радость жизни вернулась!». Состояние Оскара настолько улучшилось, что меня радовали его речи.
- Какие у тебя есть книги? - спросил я.
- Я думал, мне захочется перечитать «Царя Эдипа», - мрачно ответил Оскар, - но я не могу это читать. Всё это - какое-то ненастоящее. Потом я подумал о Святом Августине, но он - еще хуже. Отцы Церкви по-прежнему далеки от меня, все они с такой легкостью смогли раскаяться и изменить свою жизнь: мне это столь легким не кажется. В конце концов я остановил свой выбор на Данте. Данте - именно то, что нужно. Прочел всё «Чистилище», заставил себя прочесть его на итальянском, чтобы в полной мере прочувствовать вкус и значение поэмы. Данте тоже спустился в бездну, испил горький напиток отчаяния. Когда выйду, хочу составить маленькую библиотеку, избранные книги. Может быть, ты мне поможешь их достать. Хочу книги Флобера, Стивенсона, Бодлера, Метерлинка, Дюма-отца, Китса, Марлоу, Чаттертона, Анатоля Франса, Теофиля Готье, Данте, Гете, стихи Мередита и его «Эгоиста», «Песни царя Соломона», «Книгу Иова» и, конечно, Евангелие.
- Я с радостью достану для тебя эти книги, - сказал я, - если пришлешь мне список. Кстати, я слышал, ты помирился с женой, правда ли это? Мне будет приятно узнать, что это - правда.
- Надеюсь, всё будет в порядке, - мрачно ответил Оскар, - она очень хорошая и добрая. Думаю, ты слышал, - продолжил Оскар, - моя мать умерла после того, как меня посадили сюда, в моей жизни возникла огромная пустота...Я всегда относился к матери с величайшей любовью и восхищением. Она была великой женщиной, Фрэнк, идеальной идеалисткой. У моего отца когда-то были неприятности в Дублине, наверное, ты об этом слышал?
- О да, - ответил я. - Читал об этом деле. (О нем рассказано в первой главе этой книги).
- Так вот, Фрэнк, она поднялась на трибуну и давала показания с невероятным спокойстивем, с полным доверием, без тени обычной женской ревности. Она не могла поверить, что мужчина, которого она любит, может оказаться человеком недостойным, и ее уверенность была столь абсолютной, что передалась присяжным. Ее доверие было столь благородным, что присяжные тоже его испытали, признали моего отца невиновным. Невероятно, правда? Она была полностью уверена в том, какой будет вердикт. Лишь благородные души обладают такой уверенностью и спокойствием...
"Сперанца": леди Уайльд в юности
Когда мой отец умирал, было то же самое. Она всегда сидела у его изголовья в черной вуали, в безмолвном спокойствии. Ничто никогда не могло поколебать ее оптимизм. Когда смерть забрала мужчину, которого она любила, она приняла это столь же умиротворенно, и смерть моей сестры она перенесла столь же возвышенно. Моя сестра была чудесным созданием, такая веселая и резвая, я называл ее «солнечным светом во плоти».