Я подыскал местечко невдалеке — такое же радующее глаз, но день уже был безнадежно испорчен. Что-то хлюпало и томилось в душе, пока я, старательно делая бодрый вид, кидал в снегурочку шишками или кричал далекому рыболову «хорош ли улов». Наконец Астра тоненько попросила:
— Едем?
— Едем.
Но ехать не получилось. Разламывая кусты, бьющие зелеными плетями, вышли на плес пожилой колхозник с козлиной бородкой и степенный милиционер. Дед взъерошил бороду.
— Вы кто, стало быть, будете, гражданы?
Стариковское бормотание оказалось еще гаже его, будто травленой, бороденки. Не в момент старик влез — настроение было ни к черту… Короче, послал я аксакала. «Милиция» выступила вперед.
— Документы.
Я рыкнул:
— Представься, как положено.
— Участковый уполномоченый, помкомвзвода милиции[63] Гляндин.
— Младший политрук Саблин, — протянув удостоверение, я сразу же предупредил ненужный вопрос. — Это моя родственница из Чувашии, места наши показываю.
Астра хихикнула в рукав.
Милиционер козырнув, вернул документы и спросил скорее из любопытства:
— Выстрелов не слыхали тут? Вблизи. И вообще подозрительного.
— Да слышал, вроде, в сотне метров по течению. А что, браконьеры шалят?
— Какие к едреням браконьеры! — крикнул дед. — На всю округу одна «тулка» у председателя. Да и сечет она, — колхозник негодующе махнул рукой. — Не, Борька. Я тебе говорю, что из нагана стреляли — звук сухой, как впустую кто-то дрыснул.
— А чего сыр-бор такой?
— Та нет бора никакого. Возле лекпункта[64] молодого человека обнаружили.
Из лесу кто-то вытащил и на крыльцо подкинул. На спине — следы волочения.
Внутри похолодело.
— Мертвый?
— Похоже, что труп.
— Как это — похоже?
Гляндин скривился:
— Да не пойму я… Пульса нет, дыхание не фиксируется. Но периодически он громко вскрикивает… Вот так вот…
Дед «подпрыгнул»:
— И стреляли в лесу!
Милиционер фыркнул:
— Тебе дед, как только войну объявили, всюду шпионы мерещатся.
— Ты дурак, Гляндин, хоть и фуражку носишь. Что пограничник-майор говорил на собрании? Отпустишь, говорил, железную хватку — и враг просочится во все дыры!
Участковый, промокнув потеющее лицо, отвернулся:
— Ага, в сортире у себя пойди поищи.
В этом их препирательстве, длящемся, вероятно, с начала пути, утонуло самое главное, что пустило жуткие побеги в жизнь всей страны от Белоруссии до Камчатки.
— Мужики, я не понял. Какая война?
Оба они остановились, повернулись и первым отозвался дед:
— Ну ты, Аника-воин! С немцами воюем!
Милиционер удивленно запнулся:
— Так вы что, не знаете?
— Ничего.
Козлобородый аксакал припомнил обиду:
— Куда уж им знать! Они местопримечательности досматривают, — и продолжал сволочиться, ковыряясь в ухе. — Ты, Борька, проверил бы эту… из Удмуртии.
Гляндин, вздыхая, топтался до тех пор, пока я не упер ногу в заводной рычаг.
— Товарищ политрук… Это… Оно ведь того… Оно и правда…
— Подойди сюда. Видишь?
Я протянул ему командировочное предписание с реквизитами ПрибОВО и, царапнув печать, понизил голос:
— Мне, Гляндин, на войну ехать, понял? Может, сегодня и ехать. А ты… Сообщение правительства было какое-нибудь?
— Так точно. Обращение наркоминдела Молотова к гражданам и гражданкам. Говорил, что немцы атаковали наши пограничные укрепления и бомбили города. Киев, Минск, Таллин и еще Ригу, кажется.
— А Сталин выступал?
— Нет еще. Но мы все равно — как стрельбу услышали… Колхозник Левашов проявил бдительность. — Участковый показал на рассматривающего мизинец деда.
— Ладно, старшина, бывай.
— Удачи, товарищ младший политрук!
Мотоцикл дернулся и потащил нас к выселку, окутывая сизым дымом округу.
По дороге домой я завернул на Всеволжск узнать новостей. Маленький городок походил на гудящий улей, в который сыпанули слишком много красного. По обеим сторонам шоссе оживленно толкались десятки празднично одетых граждан, кинотеатр выпускал зрителей двухчасового сеанса, торговали пивом вразнос. Военных не было. Один милиционер прохлаждался в тени чахлых насаждений около здания местных властей, да еще парочка сторожила площадь. За площадью увидели мы первые жертвы войны. В дымину готовый здоровяк лежал поперек дороги, а двое мужичков пробовали взвалить его на телегу с худыми ребрами и с такой же ребристой кобылкой в оглоблях. Не здорово у них получалось. Всеволжцы то брали его за ноги и голову, то бросали ноги, выволакивая тушу за плечи вдвоем, то наоборот, закидывали ноги, а голова мягко билась в пыль обочины. В конце концов один из доброхотов сам упал на откос.