— Если у кого имеются какие вопросы, прошу остаться. Время есть.
Однако школьники, чуя запах свободы, ринулись домой. В этом отношении они ничем не отличались от своих менее развитых предшественников. Только одна девчушка задержалась, разглядывая периферийные литографии деятелей французской революции. Весь урок она пользовалась как щитом спиной рослого увальня по фамилии, кажется, Бурмистров.
— О чем будем говорить? — самодовольным ручьем заструился мой басок и, оборотив голову к ученице с плавной неторопливостию, я так с этой неторопливостию и застыл. Будто углей горячих натолкли за шиворотом, а потом сунули в ледяной сугроб вниз головой. Взгляд Астры холодил, как ноябрьская волна с ледяными крошками, и окатывал таким же, бросающим в жар, холодом.
— А не о чем нам с вами разговаривать.
Я не искал ее в Ленинграде. Не ездил поднимать списки курсантов лагеря, узнавая адрес. После того случая с Варей Халецкой, казалось, порвалась тонкая нить между нами, и не потому что мой поступок был как-то по-особенному гадок и пошл. И тогда считал, и ныне убежден, что моя связь не тянет больше, чем на косой взгляд. А если кто скажет о Варе плохо — язык вырву. И дай бог, чтобы она была жива — весной сорок первого года закончила курсы фельдшеров и уехала по распределению на освобожденные территории в Брест-Литовск.
Нет, товарищи, не потому снежная принцесса зачеркнула мой портрет, что увидела нас на вокзале. Не пододеяльная сторона жизни как таковая разозлила ее. Что-то другое, отделяющее принцессу неперейденной чертой от всех других девушек и до сих пор не понятое мною. Как чарующей красоты изваяние глядела она с холодной вершины, теряя появившийся было румянец. Не разбудил королевич спящую царевну, застрял в кущах, скотина, и глаз не кажет — стыдно. Не тот принц пошел.
Словно подглядев, позвонила в этот день Ольга Романова и стала дергать душу острыми кошачьими коготками. Оказывается, я все не так понял в последнем разговоре. И летчика не было всерьез — лишь так, чтоб подразнить. «А то загордился, как не знаю кто». Но голова моя была чиста, розовые очки на ней отсутствовали, и я понял, что Старков помахал подруге крыльями.
Ольга, однако, так выстроила план, что я вскоре опять был в ее ненавязчивом на этот раз обществе. «Ну откуда они все это умеют?» — ползала в извилинах мысль при виде грамотной полуулыбки бывшей невесты. Наверное, мамочка подсказывает, старая шлюха. Впрочем, не такая уж и старая. На празднике в честь именин Ольгиного отца, Галина Аркадьевна пригласила меня на танец и, пользуясь хмурым освещением, так активно ворочала задницей, что я чуть не уделал ее в ближайшем от комнаты танцев коридоре. Помешала снующая с графином бабушка и элементарное уважение к имениннику — добавь я ему рогов, и бедняга наверняка цеплялся бы тогда ими за потолок. В тот вечерок я улизнул, избежав надвигающегося объяснения.
Давний пожар умер, засыпанный снежной вьюгой, но тлели еще не покрытые морозным инеем угольки. Их воскрешала Ольга. Воскрешала целеустремленно и настойчиво, и, осознавая всю ее игру, я все равно втягивался на Ольгину орбиту, как неоторвавшийся астероид. Сколько, интересно, таких разбитых и оплавившихся каменюк в поле ее притяжения? Летчик Старков оказался сильнее и улетел дальше познавать новые миры, а я падал вниз, хотя знал уже все и больше. Дима-Кокс, мой недавний однокурсник, неведомо как проведавший о нашем разрыве, гундел в «Якоре»:
— Ты, Андрюнь, дельно решил с Олькой завязать. Мы тогда не вмешивались — дело твое, личное, а щщас можно. Деваха она так себе. В кафешку сводил и можно драть. На курсе я первый с ней начал, потом Игорь с Вадиком, потом опять я. А сколько до того было? Вот и считай…
Но я продолжал таскаться к Ольге, не в силах выполоть зловредный корень. Как под гипнозом. А мой сероглазый ангел-спаситель смотрел на уроках только в окно. До главного дело еще не дошло, но Ольга явно зачислила уже победу в свой актив. Враг хоть и не повержен, но побежден. Остается добить его и заставить униженно молить о крохе внимания.
Сыпался белый песок времени, обозначая контуры проблемы: что делать? Жениться на этой подруге означало иметь рога на будущее, ветвистости не меньшей, чем у папы-Романова. Порвать с ней — скатиться в бездну черной тоски, рождаемой стеклянным холодом Астры. Этот холод жег изнутри, позволяя видеть бездну только чуть-чуть, но сразу бежать в ужасе. Бежать куда угодно. На Северный полюс, к Ольге, к черту, к дьяволу, хоть к Мессалине бежать, только б не видеть вселенской пустыни в собственной душе. Я как-то сильно сдал за это время в борьбе с подсознанием, отодвигающим принцессу к далекому горизонту. Это же подсознание толкало меня к Ольге, которая уже возвращалась к обычному: «ну, может быть, завтра».