— Ну, что руки у него мокрые.
— Ну и мокрые. Потеет человек от волнения, а ты без деликатности его при всех дураком выставила.
Совета глубоко задумалась, перебирая в памяти недавний август. Лаптев тогда ушел красный как рак и долго не показывался на людях. А Ветку вообще обходил потом десятой дорогой, как и большинство парней, причесанных острым язычком «девушки с веслом».
— Может, и прав ты. Только, знаешь, каждому кланяться — спина обломается. Наливай лучше.
Мы снова дерябнули, и хмель уже вступил в свои обязанности, начиная ворошить угли пониже пояса.
— Полтавцева, давай я тебя со своим другом познакомлю. Он тоже спортсмен, борец.
— Какого общества?
— ЦДКА. Сейчас он бронетанковый командир, в Латвии.
— А летчика у тебя нет? С Дальнего Востока.
Я вспомнил Старкова и облегченно констатировал, что сие не вызывает у меня никаких душевных треволнений. Видимо, рецидив заканчивался, открывая горизонты дальнейшей жизни. Светлый путь, так сказать.
— Ветка-а…
— Что?
— Если что, ты это… то давай с тобой мы…
— Иди в баню, пьяный дурак.
Она закинула руки за голову, скаля ровные белые зубы.
— Заботливый какой выискался!
Полтавцева встряхнулась, будто прогоняя чертиков из головы.
— Все! Пьем только чай, а то я привлеку тебя за попытку соблазнения.
— За попытку не привлекают.
— Ничего, тебя привлекут. Тоже мне герой-любовник! — Она звякнула фарфоровой крышкой, улыбаясь своим мыслям, а затем вооружилась сахарными щипцами. — Устроил притон, понимаешь (Кр-р-рах!). Водка, занавесочки, ковер-фантазия (Крр-ррах!). Иди вон лучше Аську охмуряй!
Потекла горячая струя, оседая шипящим паром на дне заварника, и в комнате несмело появился аромат душистого кок-чая.
— Какую Аську?
— Далматову.
— Так, вождь краснокожих, ты уж в одну дуду дуди. То говоришь: не подходи к ней — с моста упадешь; то наоборот. Ревизионизм какой-то!
— Сам ты ревизионист, — засмеялась Ветка, бросая фантик лимонной конфеты. Фантик упал прямо в стакан, и, вытаскивая бумажку, она так близко наклонилась, что наши лица почти касались друг друга.
— А знаешь, как девчонки в лагере тебя на первах называли? — Совета положила голову на упертые в скатерть локти и вытянула губы. — Милый дрю-юг.
— Это с чего же?
— Ну, как с чего? Рубашечка шелковая, пиджачок с одеколоном да здрасте-пожалуйста, да извините-прошу… На станцию каждый вечер бегал за четыре километра. Телеграммы посылать. Думали, что ты сынок профессорский.
— Долго думали?
— Не-а. — Ветка подтянула носком туфли дубовый табурет и оперлась на него коленом. — Пока ближе не узнали. Порядочный мужик, хоть и культурный шибко.
Табурет был высокий, позволяющий обозревать всю ее заднюю часть, обтянутую зауженым крепдешином. Впечатляющая была картина, и когда младший брат все настойчивей стал напоминать о себе, я был вынужден предъявить ультиматум.
— Полтавцева, если ты не сменишь сейчас же эту позу прачки, твои мечты о большой любви осуществятся прямо на этом столе. С места даже не успеешь сойти.
Она повиляла тугой, как у молодой кобылы, задницей и произнесла раздельно:
— По-меч-тай!
— Светка, имей совесть! Ты знаешь, сколько я бабу в руках не держал?
— А Халецкой ты что — про звезды рассказывал?
Тут ее блуждающий взгляд упал вниз, и я брыкнулся, как застигнутый врасплох купальщик, зажав горстью предательски горбатящееся место. Однако Ветка, упрятав лицо в ладони, захохотала так звонко и весело, что «проблема» упала сама собой.
— Ухожу, ухожу, ухожу.
Замелькали длинные руки и, откинувшись назад, она опять заслонила покрасневшее лицо.
«Надо было ей по полной наливать», — забродила подлая мысль, и чтоб разогнать подступающую волну, я закурил.
— Ты про Варю откуда знаешь?
— Астра сказала…
Четвертая, горькая стопка не пошла, застряв обжигающим пузырем где-то на полпути. Чтобы ее залить, я выхлебал почти весь графин, долго кашляя и стуча кулаком в стол.
— Все, Андрюш, хватит, — жалостливо сказала Ветка, убирая водку. — Аська в тот вечер мимо меня как ураган пронеслась. Я за ней, в домик. А там уже черт-те что. Одеяла разбросаны, чашки-ложки на полу. И сама в углу ревет. Я сдуру подумала, что ты ее обидел. Схватила что-то — и вперед. А она «стой!» кричит. Стой, говорит, не надо трогать его!
— Да-к, а чего ты на меня подумала?
Полтавцева смотрела в окно, вытирая помытую посуду.
— Догадывалась. Я ведь девчонку эту хорошо знаю. Еще удивлялась: чего это Далматова — мужичка, что ли, присмотрела себе? До этого ведь ни в какую.