— Не было ничего у нас.
— И хорошо. Оно ж еще и Юрочка Жуков… Где-то обнаружил бутылку Фединого самогона, хлебнул, наверное, и поперся к Зеленому. Тот, конечно, ему по шее дал и выгнал. Самогон забрал, но Жукову, сам знаешь, — нюхнул и поплыл на седьмое небо ветра ловить. А потом Далматову ему подавай: где-то бегал, искал… Вечером его конюх привез в невменяемом состоянии. Нашел приключений на свою голову… А ты парень серьезный, не хлам какой-нибудь. И Аське не крутил мозги, и сам не попал… Оно молодое, глупое. Сегодня одно, завтра третье. Так что — ты молодец.
Все перемешалось в моей голове. Забытая мной в медпункте лагеря самогонка. Утираемые на ходу слезы Астры. Веткин рассказ, тот дождливый августовский вечер и голос: «А вы поцелуйте меня, и я превращусь в принцессу». Раскрашенные сорокаградусные картинки прыгали ломающимся калейдоскопом и в хмельном запале я не удержался:
— Не молодец я, Ветка.
Полтавцева только что не упала. А так и руками взмахнула, и повернулась, разбив тарелку, и, как положено, к подоконнику привалилась, обхватив подбородок ладонью.
— Я ж ведь на лавочке, как увидела вас, так и подумала: чего это братец Андрюшенька тихенько так сидит? Чисто жеребенок у титьки.
Хрустнуло под каблуком… Собирая фаянсовые осколки, Светка опять сбросила их на пол, закусив кулачок.
— Ну надо ж, а?! Чё делать, Саблин?
— Тебе-то чего волноваться? Выпутаюсь. И потом, откуда это загробное настроение? Ну, втюрился крепко — так ведь не тиф это, не скарлатина, в конце концов. Беда, прям, великая.
В ответ подруга покачала головой.
— Тебе точно беда. Ждать ведь не сможешь, пока она хоть школу закончит, найдешь опять…
— Чего ждать?
— Отэтого, — зло крикнула Ветка, делая неприличный жест обеими руками. — А, не дай бог, будешь одновременно с ней дружить, а с другой любиться — жизни не рад станешь.
— Ну чего ты из нее прямо ведьму какую-то делаешь. Обычная девчонка…
— Ага. Ты сам-то веришь, чему говоришь?
И послушав тикающие вместо ответа ходики, Полтавцева погрозила неуютной тишине.
— Я хоть и не признаю этой чепухи, но точно тебе говорю: ведьма Аська. В тот вечер зашла ко мне ее подруга Зинаида и тихо так шепотом: «Далматова моя странная вся. Пришла, морда попухшая, слезы текут. Я ей зеркало даю — посмотри, на что ты похожа… Она глянула только — зеркало „бух!“ и в куски. Ладони в кровь, а не чувствует. А глаза!» — Совета нервно заходила по комнате. — Я эти глаза сама видела: Северное Полярное море зимой, аж плохо.
Ветка пугливо зыркнула в темный угол, где между комодом и плюшевым диваном подозрительно колыхалась занавесочка.
— Я тогда из домика все-таки выскочила, тебя за жабры взять. Метров двести отмахала до поворота, а под фонарем с Далматовой лоб в лоб — гуп! И слышу от нее: «Не надо, Совета, не трогай Андрея». Я тогда с разбегу и удивиться не успела, а потом все думала: как это она раньше меня прибежала, да еще и не запыхалась вовсе?
— Ты, наверное, левее взяла, через тир. А Астра — напрямик.
— Может быть… — Ветка с сомнением пожала плечами и, видимо, обсасывая удачно подкинутую мыслю, чудно изогнула линию губ. — Наверное… Не, ну точно! Какой ты умный, Саблин, — пряча куда-то в глубину души не успевшее поднять голову сомнение, рубанула воздух Полтавцева и вновь принялась собирать фаянсовое крошево.
— Засиделась я у тебя, — пропела Ветка на мотив «умри моя печаль». — Время-то сколько?
Я взял с полки серебряный «монополь».
— А время у нас всего только… только всего двенадцать!
Ветка потянула часы своими граблями и медленно прочитала надпись на крышке:
— Проле-тар-скому коман-диру Саб-лину от рев. Ташкента… Дядьантоновы?
— Да, отцовы.
— Слушай, а твои думают назад в Ленинград возвращаться?
— Ну, наверное. Отцу еще три года служить.
— Трудно там?
Я засмеялся:
— Чего трудно? Ташкент город хлебный.
Ветка подбросила на руке серебряную луковицу и еще раз прочитала надпись.
— Ништяк. У моего такое же, только портсигар. — Она помахала ценным подарком на вытянутой руке и поинтересовалась: — А у тебя есть еще что-нибудь? Революционное.
— Да полно!
Я извлек большую коробку, и мы уселись на диван, разглядывая сокровища минувшей эпохи.
— Ой, а это что за штука? — ткнула Ветка в середину погрудной батиной фотокарточки.
— Сама ты штука. Это бухарский орден Красного Полумесяца. Приравнивается к Боевому Красному Знамени.
— Хм. На буржуйский похож… А твоя форма сохранилась?