— Сейчас дуй в контору — на торжественное собрание в честь двадцатилетия ОСКОЛ.
На другом конце провода начальственно завопил «прямой» телефон и Евграф, будто спохватившись, погнал меня служить Родине:
— Давай иди, у тебя час времени.
В управление я добрался на трамвайчике и сразу попал в объятья Сарафанова. Михей как заблудшего сына принял. Правда, замест упитанного тельца на столе тускнела банка тушенки «второй фронт», но упер ее я один. Да еще с настоящим белым хлебом. А после этого влез под душ и на выходе получил чистые бриджи и тапочки.
— Прошу, товарищ, — щелкнул ножницами Михей и за стрижкой поведал занятную историю. Дело в том, что меня продали. Продали, как барана на ярмарке. Вернее и того хуже — поменяли, будто нож какой перочинный или пару сапог. Поменяли на костюмы спецзащиты. У Полюдова было семь таких, подделанных под армейское х/б, со съемным органостеклом для касок. Вот на эти костюмчики и польстился Берендей, да еще и заряды на КАСКАД выторговал, сволочь. А я все удивлялся: как это меня, пограничника, и вдруг в оперативный отдел?
— Да ты не переживай, — успокаивал Сарафанов, — мне батя рассказывал, что нашего деда на собак сменяли, и ничего, живем!
Нисколько мне легче не стало от его исторических исследований, но лейтенант продолжал говорить, и я задремал, когда геройский дед повесил-таки лапти на гвоздь и рванул в тайгу. Я всегда засыпал в парикмахерской под лязг ножниц и резиновое фырканье пульверизатора. В отличие от мирного прошлого, «тройником» не пахло, не шуршали халатами ломовые парикмахерши с вечным Борей, «у которого опять высыпало на попке».
— Не, ну аккуратней можно?! — возопил я, когда Михей, подбривая виски «золингеном», опять полоснул кожу. — Не овцу стрижешь.
— Ничего, сейчас бумажку приладим, — шлепнул газетный клочок Сарафанов и пообещал быть аккуратнее.
Экзекуция завершилась, и, оклеенный бумагой, как афишная тумба, я устроился пить «чай» и слушать местные новости.
— Да собственно… — Михей наполнил алюминиевую кружку. — Лукьянов ребро сломал, Санька Гнездилов пьет бром. А-а, ты все равно их не знаешь… Еще медик подхватил лихорадку Зенгера, наверное, в Москву отправят. Полюдову шею мылили за то, что тебя командовать поставил.
— А начоперод, что?
Сарафанов вытащил из жестяной коробки два кусочка сахара и, дав мне меньший, продолжил:
— Евграф — бетон, даже скулой не дернул. Ходит, руки потирает, как еврей-сундучник. Я думаю, что у него какой-то свой номер в этом цирке.
— Какой?
— Если б знать, — Сарафанов искренне развел руками. — Догадки есть, конечно, но так — на местном уровне. Михалыч, кстати, приволок здоровенную гадину с Васильевского.
— Михалыч, это Мальцев?
— Он самый. Так вот, тварюка эта — метров десяти. Ее мильтон какой-то на Смоленке подстрелил. И представляешь, из нагана. У ней чешуя в палец, ЭТР не пробивает, разве что КАСКАД. А этот, м-мм… — потряс пальцами Михей, вспоминая фамилию участкового, уложившего водного змея. — А! Закеев. И что ты думаешь? Выстрелил — и прямо в глаз!
— А что в этой змее такого замечательного? Наверное, гобра какая-нибудь залежалая.
Я хаял стрелка от мелкой зависти, потому что даже за «гобру залежалую» сразу же посылали представление на «За отвагу».
— Хрен там! — Сарафанов отодвинул блюдце, в которое он наливал кипяток из алюминиевой кружки, и по-мальчишески восторженно выдал: — Капа! Чистой воды капа. У нас такое только Горыныч и помнит.
Горыныч, по-моему, служил еще при Александре, и хотя бы из уважения к седине следовало бы разделить восторг товарища.
— Евграф ту гадину, как увидел, аж заулыбался. И это после того, как Хлазов ему пистона вставлял.
По словам Сарафанова три дня тому Хлазов влетел в кабинет Евграфа и с пеной заорал, что «неизвестно какая б… орудует возле пункта продиводесантной обороны в двух кварталах от Смольного». Оказалось: после появления ОРВЕРа половина противодесантников спятила и они палили друг в друга из автоматов.
Евграф послал туда одну свою группу, плюс группу шифровальщиков, и эти десять человек весьма умно разрешили ситуацию. Оперативники забрались в ряды бьющихся в психозе людей, взорвав несколько бомб, в которые была подмешана закись азота, и стали кричать «немцы-десант-воздух!». А шифровальщики палил в небо, вопя всякую дребедень по-немецки. Получилось здорово: веселящий газ сгладил самые верхние уровни истерии, а осознание опасности привело к тому, что резать и стрелять друг друга перестали, занявшись своими прямыми обязанностями. И все это, по Михею, сделано было «спокойно, без нервов».