— Обмыть бы надо, — почесал в затылке Мальцев, заглядывая в орденскую коробочку Михея.
— Надо будет, обмоем, — сказал Михей. — Только без тебя.
— Это чего так?
— А того, Мальцев, что ты со своей звездой в тумане уже три месяца на халяву пьешь.
Капитану ни медалей, ни премий не выдавали, хотя за отчетный период он отработал минимум на медаль. Вообще-то у Мальцева личный счет в девятнадцать ОРВЕРов, а значит, еще один — и представление на «Звезду Героя»; но все никак не удавалось завалить двадцатого.
— Ну, мужики, ну я ж, как только…
Карандаш Узванцева стукнул в графин, призывая садиться по местам, народ зашевелился; на лобном месте появился следующий ритор, будто с амвона, простирающий длани к богу.
«Как в церкви», — подумал я, глядя на наших мужиков, усердно записывающих в маленькие книжицы. Наверное, так же усердно кланялись на пасху мужики из деревень, но хоть и ковырялись они пальцем в ухе на проповеди, а за веру стояли долго. Нам бы так, чтоб лет на тысячу. И чтоб дети наши не кидали на стол партбилеты, как отцы их срывали когда-то нательные кресты.
Идея — самое главное оружие. Ее надо проводить четко и выверено, без надутых щек, глупости и фальши.
Ладно, прорвемся. Храни, боже, ВКП(б) и ее генерального секретаря, товарища Сталина, потому что без объединяющего светлого будущего народы будут рвать подобных себе до тех пор, пока не взорвут планету. Храни, боже, новый мир.
— …кто был ничем, тот станет всем! — «Интернационал» вознесся к многометровому потолку.
Гимн советской религии, которая, если не продадут ее новые тамплиеры за жирный кусок, навсегда оставит Москву третьим Римом, а четвертому, как известно, не бывать…
Опустился красный прямоугольничек с орденом в полный второй стакан, дружно звякнуло граненое стекло и под выкрики захмелевших товарищей мы с Михеем вытащили обмытые награды. Полюдов сам не пил, только мусолил взглядом емкость, изредка поглядывая по сторонам. Потом ошеломил:
— Коли ты, Саблин, такой герой-орденоносец, принимай группу!
Он поднялся и, положив на середину стола бумажку с чернильным штампом «ВРИД», объявил с оттенком торжественности:
— За нового командира ОСМАГ-2[60]!
А после все-таки выпитой «стопки» сразу нагрузил:
— Завтра с утра зачищаете второй сектор. Потом — на Васильевский. И еще нужно присмотреть за Чугунным проездом, там дикое колебание магнитного поля — расползается, как восьминог. Заедете, хвостов ОРВЕРовских поищете.
— Так ведь были уже там пограничники. Искали.
— Ну и ты поищи. А я вам четвертого в группу дам, «легенда» — эпидконтроль. Врача даже липового для порядка потом откомандирую.
— А Грюнберга можно? В железнодорожке у него коллеги, будет правдоподобно.
— Грюнберг в Москве сейчас.
— А кто ж все-таки в медиках у меня? — икнул я.
— Будет тебе медик, будет и клистир, — сказал Полюдов. — Егизарян!
Вынырнувшего из табачного дыма Вадика начоперод похлопал по плечу.
— Вот тебе врач, целый кандидат наук.
Я почему-то быстро опьянел и нес какую-то ересь:
— И-из-виняюсь! Если он медик, то почему на нем шинель вэвээсовская?
— Какая нашлась, такую и дали.
— Не па-ложено.
Евграф хлопнул меня по торчащему из-под гимнастерки воротнику свитера и скомандовал Вадику:
— Грузи на диван.
Глава 15
На «Вулкане»
Возле Полюдовской «эмки» угрюмо ходил водитель, буцая покрышки. Меня он приветствовал взмахом руки и сразу же скосил глаза на стоящего рядом щеголя в черной кожаной куртке.
— Лейтенант Хавьер Мальвадо де Руис Хименес, — представился щеголь, с сожалением готовясь выкинуть сигарету.
Было что-то майнридовское в его фамилии, что-то пахнущее сельвой и порохом конкистадорских мушкетов. Высокий красавец-гранд имел кроме летчицкой тужурки хромовые сапоги, галифе синей командирской диагонали и фуражку с мечтательным голубым околышем. Он мог быть только лейтенантом. Приставить ему «младшего» или «старшего», это такое же надругательство над прекрасным, как бюстгальтер на статуе Венеры. Таких, наверное, по рождению записывали в гвардию. А старлей — это смытый вечным Кзыл-Арватским загаром юношеский румянец, начинающая мяться по утрам харя или до смерти надоевший гарнизон где-то в безлюдных сопках. Это гуталиновое амбре казарм, въевшееся в единственный цивильный костюм, который все равно надеть некуда; это зеленая тоска палатки с вонью пятидесяти портянок; это молодая жена, не знающая, куда себя деть зимним вечером. В войну старший лейтенант — это бывший председатель колхоза или директор школы, заведующий домом политпросвещения, начальник райпо, разжалованный, как тот же Сарафанов, капитан, в конце концов. А де Руис Хименес не мог быть раньше счетоводом ОРСа или разжалованным капитаном — для этого у него было слишком гордое лицо.
60