— Опять вы за свое, негодники!
Подошедшая комсомолка (наверное, та самая тетя Таня) осуждающе качала головой.
— Вот. Нашли себе забаву, — она улыбнулась и убрала волосы под берет. — Выдумали, будто приходит к ним Левик Альпер, а он еще в мае убился.
Девушка поправила противогазную сумку и отвела меня, взяв под руку.
— Вы им скажите… Ну, прикажите как военный. А то, прям, мистика какая-то, — при этом ее глаза постоянно соскальзывали на кучку детворы, толпившуюся рядом. Среди них опять мелькал синий костюмчик.
— Детей почти всех эвакуировали, а эти ребята…
— Скажите, Таня, а вы уверены, что мальчик погиб?
— Я-то его и обнаружила, — по щеке девушки побежала слезинка. — Лежал вон там… К Софе должен был приехать с фронта муж. Они с утра готовились, Левик надел праздничный костюм, синий в полоску… До ночи ждали. Софа с Алечкой заснули, а Левик пошел на улицу ждать и попал под грузовик. Ночью грузовики без фар.
Она вдруг повернула голову и, с ужасом глядя в упор на Левика, закричала:
— Коля, перестань ковырять в носу, я все расскажу Марии Дмитриевне!
Руис отвлек ее, а Сарафанов поманил к себе девчушку с красным бантом:
— Иди сюда, дочка.
«Дочка» подошла как-то боком и, чувствуя, что дядя будет спрашивать не о том, как она учится или как зовут ее любимую куклу, принялась глядеть куда-то в сторону.
— Левик ваш друг? — спросил Михей, взяв ладошку ребенка и перебирая на ней пальцы. — Где он?
— А вы его не заберете?
— Нет, что ты! Зови его сюда.
Ребятня молчаливо расступилась. Одинокая фигурка в синем отступила к зарослям терна.
Костя тронул Михея за плечо.
— Отойди, он боится, — и, сделав шаг вперед, оттянул кобуру за спину. — Мы не сделаем тебе зла, мальчик.
— Вы плохие. Он злой охотник, а ты делаешь хитрые ловушки.
— Нет, Левик, он трамвайный кондуктор, а я летчик, наблюдаю за птицами, что живут на дне моря.
— Летчик вон тот — в фуражке, с глазами судьи. А птицы не могут жить в море.
— Да, не могут. Как и мертвые не могут ходить среди живых.
Лёвик придвинулся вплотную к кустам.
— Я жду папу.
— Папа не может прийти.
Лицо призрака задрожало, превратив глаза в глубокие чернильные кляксы.
— Не может сейчас, — повторил Костя, — он попросил нас передать это тебе.
— На вас такая же одежда, как и на папе, — фантом отпрянул, и на его лице снова появилась человеческая маска. — Он знает, что мне здесь нельзя?
— Да, тебе нельзя здесь быть.
— А почему «черным» можно, а мне нельзя?
— Ты знаешь, где «черные»?
— Они рядом.
— Рядом с тобой?
— Нет. Вообще рядом. Вокруг. В домах.
— В этом доме они есть?
— Нет. Они из «шести подъездов» приходят.
— Это высокий дом, рядом?
— Вы будете их прогонять? У них вход сюда скоро будет!
— Будем.
— Они плохие?
— Да.
— Как фашисты?
— Да, Левик.
Призрак исчез в кустах, оставив мягкое шевеление гибких прутьев и тихий звон невидимого колокольчика — дилинь… дилинь-динь…
Теперь ждать некогда. Теперь надо бежать в подвал. Теперь надо отыскать и закрыть «вход», о котором сказал призрак погибшего мальчика. Закрыть самыми толстыми «досками», какие придумаем. А лучше всего — взорвать энергофугасом, когда «окно» из враждебного мира только-только откроется.
Вставив конденсатор в ЭФ-1, рубчатый корпус которой был неотличим от обычной «лимонки», я скомандовал:
— Сарафанов, со мной. Волхов с Руисом. Двигаемся навстречу друг другу от торцов к середине — подвал здесь сквозной. Если в подземной части все нормально — дальше на чердак, а затем вниз по квартирам. Ходу!
На бегу я видел, как Василий и «танковый» мужик указывают на машину со «святой водой». Но ждать было совсем некогда; отмахнувшись, я вцепился в кирпичный уступ и скользнул в открытое оконце подвала.
Я пошел дальше не сразу. За последнее время появилось у меня стойкое отвращение ко всякого рода подпольям, чердакам, углам и чуланам, копящим темноту в своих пыльных карманах. Когда отстроим Ленинград после войны, он будет чистым и стеклянно-прозрачным, настоящим городом будущего. Это будет столица Мира, Счастья и Труда, город — победитель фашизма и прочей адской нечисти. И никакая чернь не поселится больше в его домах.
Ступени шли глубоко вниз, словно ко дну глубокой ямы, и РУНА светила ярко-алым, будто у гнезда чертей. Шедший следом Сарафанов поежился.
— Ну что?
— Ворот застегни, — сказал я и решительно полез в тартар.