Какой- то смутный импульс заставил ее сказать:
— Я знаю, что вы имеете в виду, говоря о том, что воспоминания возвращаются от разговоров. Я помню, как катер пулей несся вверх, и мой брат махал рукой, хотя это было глупо, потому что он все равно не мог нас видеть… а потом в небе вспыхнула ослепительная полоска света, словно засияло второе солнце, и посыпался огненный дождь. И это глупое ощущение полного осознания происшедшего. Ждешь, пока наступит шок и заглушит боль — но он так и не наступает. А затем упала пелена. Много дней стояла перед глазами — даже не тьма, а все то же серебристо-пурпурное свечение. Я почти забыла о том, что ослепла тогда. Только теперь снова вспомнила.
Он уставился на нее.
— Именно это я и собирался сказать. Он выстрелил ей в живот акустической гранатой. Я потом очень долго ничего не слышал. Словно все звуки перешли за порог чувствительности. Остался лишь сплошной шум, еще более бессмысленный, чем тишина.
— Да… — «Как странно, он совершенно точно знает, что я чувствовала тогда. Хотя он объяснил это лучше, чем я…»
— Кажется, именно тогда я твердо решил стать солдатом. Я имею в виду настоящую военную службу — не парады и блеск униформы, а четкую организацию, нападательное преимущество, скорость и внезапность — словом, власть. Быть подготовленнее, сильнее, проворнее, опаснее и злее любого из тех мерзавцев, что ворвались тогда в ту дверь. Мой первый боевой опыт. Не слишком удачный.
Теперь его трясло. Хотя, справедливости ради надо заметить, и ее саму пробрала дрожь. Они продолжили путь, и она решила сменить тему разговора.
— Я ни разу не была в бою. На что это похоже?
Он задумчиво помолчал. «Опять оценивает, изучает меня», — подумала Корделия. Он начал потеть — благодарение небесам, жар на время отступает.
— На расстоянии, в космосе, возникает иллюзия чистой и славной битвы. Почти абстракция. С таким же успехом это может быть компьютерная модель боя или игра. Реальность прорывается сквозь иллюзию лишь тогда, когда твой корабль подбит. — Он всмотрелся в расстилающуюся впереди пустошь, словно выбирая путь — хотя грунт здесь был ровный. — Убийство… с убийством все иначе. В тот день на Комарре, когда я убил своего политофицера… я был еще более взбешен, чем… чем в тот, другой раз. Но вблизи, когда чувствуешь, как под твоими руками улетучивается чья-то жизнь, видишь это пустое безжизненное тело, в лице своей жертвы ты видишь свою собственную смерть. Но все же он предал мою честь.
— Я не уверена, что понимаю вас.
— Да. Похоже, гнев делает вас сильнее, а не слабее, как меня. Хотел бы я знать, как вам это удается.
Вот еще один из этих его странных комплиментов. Как на них реагировать?
Она умолкла и уставилась на свои ботинки, затем устремила взгляд на возвышавшиеся впереди горы, на небо — куда угодно, только бы не на его непроницаемое лицо. Поэтому она первая заметила в небе реактивный след, высвеченный лучами клонящегося к закату солнца.
— Эй, там катер! Часом, не вас разыскивают?
— Наверняка. Давайте-ка укроемся под этим большим кустом и понаблюдаем за ним, — распорядился Форкосиган.
— Разве вы не хотите попробовать привлечь их внимание?
— Нет. — В ответ на ее вопросительный взгляд он повернул руку ладонью вверх. — И мои лучшие друзья, и самые смертельные враги носят одну и ту же форму. Я предпочел бы оповестить о моем присутствии лишь определенных людей.
Они могли расслышать удаляющийся рев двигателей — катер умчался на запад, скрывшись за поросшей темно-зеленым лесом горой.
— Похоже, они направляются к складу, — прокомментировал Форкосиган. — Это усложняет дело. — Он сжал губы. — Интересно, зачем они вернулись? Возможно, Готтиан нашел мой пакет с секретными приказами?
— Ну, ему ведь должны достаться все ваши бумаги.
— Да, но я обычно прячу свои документы: не хочу оповещать кого попало о своих делах с Советом Министров. Сомневаюсь, чтобы Корабик Готтиан мог отыскать то, что ускользнуло от Раднова. Раднов — толковый шпион.
— Раднов — высокий широкоплечий тип с узким, будто лезвие топора, лицом?
— Нет, это описание больше подходит сержанту Ботари. Где вы его видели?
— В лесу над ущельем. Это он тогда стрелял в Дюбауэра.
— О, вот как? — глаза Форкосигана вспыхнули, и он по-волчьи ухмыльнулся. — Это многое объясняет.
— Не для меня, — напомнила Корделия.
— Сержант Ботари — очень странный человек. Мне пришлось довольно строго наказать его месяц назад.