Если в эти дни я выходил на улицу, что бывало не часто, за мной всюду следовал кот, будто настоящий страж. Вот уж единственный, кто относился ко мне с тем же безразличием, что и раньше. Он просто шел рядом, вздернув трубой хвост, и делал вид, что это я сопровождаю его, а не наоборот.
Не знаю, сколько дней бы продлилась моя прострация, если бы не одно событие, случившееся через три недели после переезда. Благодаря нему вся моя жизнь сделала очередной крутой поворот, повлиявший на меня не меньше, чем известие о смерти родителей.
В тот день, начиная с самого утра, мое внимание полностью захватило чтение. Книжные миры заставляли отвлекаться от реальности, и за три недели я запоем одолел с десяток романов. Но тем вечером меня отвлекли от описания приключений Робинзона Крузо какие-то крики, доносившиеся с улицы. Несколько неизвестных мне громких голосов звали бабушку. Какое-то время во мне боролись апатия и любопытство, но последнее все же победило, и я неторопливо подошел к окну.
У калитки стояли жители деревни, человек семь, не меньше. Перед ними на земле лежало нечто бесформенное, в сумерках трудно было понять, что это. Все пришедшие сгрудились вокруг, громко кричали и звали бабушку, но весь гомон мгновенно утих, едва она появилась на пороге. От толпы отделился один человек, высокий, крепкий мужчина в возрасте, произнесший густым басом:
- Акулина, выручай! Колька, - мужчина махнул рукой, указывая на лежащее на земле нечто, - в беду попал. Деревом придавило в лесу, когда дрова готовил.
Я в ужасе понял, что та непонятная красная масса, лежащая на земле - не что иное, как человек. Завернутый в какие-то тряпки, еле шевелящийся, казалось, даже почти не дышащий.
Бабушка оценивающе взглянула на лежащего, и задумалась, явно заставив стоящего рядом мужика нервничать. С полминуты на участке царила гробовая тишина, лишь раз нарушенная едва слышным стоном изувеченного мужчины.
- Несите в дом, - наконец произнесла бабушка, сдвигаясь чуть в сторону. - В прихожей прямо на пол положите. И убирайтесь все. Выживет, сам придет.
По толпе деревенских прокатился вздох облегчения. Люди тут же подхватили пострадавшего односельчанина и поволокли его в дом. Я все еще сидел на диване, глядя на столпотворение в прихожей через открытую дверь. Никто из вошедших не обратил на меня внимания, никто, кроме Кольки, лицо которого оказалось повернуто в мою сторону, когда его уложили в центре комнаты. Налитые красным полуоткрытые глаза уставились прямо в мои, окровавленные губы шевельнулись, будто он попытался что-то сказать. Это было настолько шокирующе, что меня намертво приковало к месту испугом.
Едва тело Кольки коснулось пола, всех пришедших будто ветром сдуло, никто не смел перечить Акулине. Остался только тот мужик, что говорил за всех, но и его бабушка выгнала одним лишь взглядом. Я тоже собрался было уйти, пересилив парализующий страх. Но Акулина, заметив движение с моей стороны, жестом поманила меня. На негнущихся ногах я подошел ближе.
Лежащий на полу выглядел очень плохо. Все тело его было деформировано, явно много переломов. Грудь еле-еле вздымалась в сопровождении глухих хрипов, а ниточка крови, сочащаяся изо рта бедняги, с каждым выдохом будто бы становилась гуще.
- Саша, - обратилась ко мне Акулина. - То, что ты сейчас увидишь, покажется тебе странным и необычным. Но это - лишь малая часть нового мира, который я открою тебе. Смотри.
Сказав это, бабушка разорвала окровавленную рубаху Кольки, обнажив изуродованную чахлую грудь. Всю бледную кожу ее покрывал один гигантский кровоподтек, в паре мест торчали обломки костей. От этой картины к моему горлу подкатил комок тошноты, но я постарался взять себя в руки.
Акулина положила руки на грудь Кольки так, чтобы большие пальцы смотрели на горло, а остальная часть ладони лежала параллельно ключицам. Как только бабушка коснулась изувеченного мужчины, тот дернулся и страшно закричал, выгибаясь и скребя ногтями по полу. На деревянном настиле оставались неглубокие светлые борозды.
Я молча стоял рядом, не понимая толком, что происходит, бабушка же смотрела на мучения больного и морщилась. Затем, я тогда не поверил глазам, но от ее рук полился белый мягкий свет. Неяркий, будь дело днем на улице, его бы совсем не было видно, но в полумраке вечерней прихожей он явственно проступал, понемногу усиливаясь. И чем заметней становился этот свет, тем громче кричал лежавший.