«За границей, в Биаррице, брат подарил ей и сестре Анне Алексеевне (она была с ними) бархатные, черные платья; она нашла, что лучше бы брат подарил ей деньги» (Рюмлинг 7: 33).
Из воспоминаний Рюмлинг можно сделать вывод, что при Лефрен девочка по-прежнему чувствовала себя в доме своей. Она упоминает «нашу половину» («Николай Алексеевич часто заходил на нашу половину» – Рюмлинг 7: 31), приемы гостей и родственников, в которых она принимала участие: мелкие подробности, приведенные в рассказе, запомнились ей явно не с чьих-то слов. Семейный характер досуга – совместные поездки в театр с Лефрен, иногда с Некрасовым – по регулярности напоминает воскресные посиделки детей с А. Я. Панаевой. Очевидно желательный для поэта[19] домашний уклад с присутствием воспитанницы, родственников, сотрудников, друзей и гостей продолжался при Лефрен так же, как и при Панаевой, в отличие от годов, проведенных в обществе других подруг.
Манера поведения Лефрен и ее образ жизни, как его описывает Рюмлинг, соответствует ее словам: «Не имела в Петербурге знакомств». Это та часть, которая написана очевидицей и участницей событий. Замечание о знакомстве Некрасова с Лефрен «в кругу людей богатых и ищущих удовольствий, где г-жа Лефрен вращалась всегда», возможно, соответствующее действительности, написано человеком, который в те годы не вращался в этом кругу. В силу того, что Рюмлинг не указывает источник этих сведений, при внимательном прочтении подробность о «круге» едва уловимо диссонирует с тем, что является собственно ее воспоминаниями об увиденном лично.
Вполне вероятно, что некоторой осведомленностью Рюмлинг обязана А. Я. Панаевой. В воспоминаниях Рюмлинг обозначила разницу между Панаевой, которую она «обожала» (Рюмлинг 4: 4), и последующими «привязанностями» поэта:
«Я не включаю сюда, конечно, серьезную и многолетнюю дружбу Николая Алексеевича с Евдокией Яковлевной Панаевой, это совершенно исключительная привязанность была достойна того глубокого уважения и любви, которую имел Николай Алексеевич к Евдокии Яковлевне» (Рюмлинг 3: Л. 9 об.)
Панаева, как пишет Рюмлинг, оставалась для нее очень близким и очень авторитетным человеком. Их встречи после ухода Авдотьи Яковлевны с Литейного на Надеждинскую продолжались, теплые отношения, судя по всему, – тоже.
Е. Ф. Литвинова подметила, что Панаева не очень скрывала свои эмоции перед гостями – подростками[20] – и охотно рассказывала о Николае Алексеевиче различные «эпизоды», в том числе «подобные дешевой покупке», т. е. касающиеся, в частности, его увлечений: «У Авдотьи Як. был большой запас рассказов на эту тему» (Е.Л.: 139). Сведение о Лефрен как об опытной содержанке могло быть сколько реальным фактом, столько же преувеличением, воспринятым Рюмлинг именно от Панаевой, которая вряд ли была близко знакома с Лефрен (если вообще была знакома), однако резко негативно отзывалась о «француженках». Такие отзывы можно найти в ее «Воспоминаниях»; очевидно, резкость суждений можно до некоторой степени приписать не только эмоциям, испытанным Авдотьей Яковлевной в пору первого замужества[21], но и позднейшим ее переживаниям.
С фрагментами «Воспоминаний» перекликаются отдельные фрагменты романа Панаевой «Женская доля»[22] (1862), в котором отношения с «француженками» соответствуют запросам эгоистической натуры мужчин, пренебрегающих «самоотверженной» и жертвенной любовью героини. Очевидно, в «любящей героине» Панаева воплотила свое представление о себе. Позиция автора-повествователя, стилистические особенности его отступлений и монологов героини, характеристики персонажей и тип конфликта дают основания согласиться с суждением прижизненной критики о большой степени предвзятости и субъективности этого произведения[23]. Если реальные факты, легшие в основу сюжета, не подлежат проверке и не нуждаются в нашей оценке, то используемые автором риторические приемы делают наглядными цели его высказывания и средства аргументации.
Эти рассуждения относятся к вопросу о достоверности мемуарного источника. В тексте воспоминаний Рюмлинг, возможно, наряду с увиденным и услышанным лично, отразились сведения, почерпнутые из рассказов человека, воспринимавшегося мемуаристкой как авторитет. Можно предполагать, что сообщенные этим авторитетным человеком (Панаевой) сведения о лице (Лефрен) соответствовали действительности (поиск богатого покровителя), однако излагались с целью дискредитации (самой Лефрен и Некрасова), поиска сочувствия к себе, в силу чего могут содержать искажения фактов и преувеличения.
19
Племянник поэта Александр Федорович Некрасов вспоминал: «У Николая Алексеевича, как известно, не было детей, и он не раз высказывал отцу, имевшему большую семью, желание усыновить меня; этим и объяснялась моя поездка. Помню, когда мне сказали, что я буду жить у дяди в Петербурге, а не в Карабихе, я плакал и отказывался. Но проекту этому не суждено было осуществиться; болезнь дяди все усиливалась, и в декабре он скончался». (Н. А. Некрасов в воспоминаниях современников. М., 1971. С. 404–405; далее в тексте с указанием страниц: Некрасов ВС: 404–405).
20
Наблюдение о несдержанности и демонстративности А. Я. Панаевой укладывается в структуру ее характера, как он обрисован разными современниками, например И. С. Тургеневым: «Он (Некрасов. –
«Он (Некрасов. –
Сочувствовавший и по-доброму относившийся к Панаевой Н. Г. Чернышевский так высказался о ее характере: «Правда, после смерти Ивана Ивановича (Панаева) ему (Некрасову. –
22
Современник. 1862. № 3–5. Подп.: Н. Станицкий. – Автор настоящей статьи посвятила краткому анализу этого произведения доклад, прочитанный на Некрасовской конференции (2006): «Роман А. Я. Панаевой “Женская доля”: страница биографии». Роман был написан в преддверии расставания с Некрасовым и содержит богатый материал для биографии (см. также:
23