***
Так шли дни. За осенью незаметно подкралась зима - короткая, меньше месяца, но снежная. Сошли талые вешние воды, и солнце пригрело совсем по-летнему. В родной деревне Грэма такое солнце было в самое-самое лето, на изломе, а здесь - всего через пару-тройку недель после отступившего снега.
Светловолосый, светлоглазый и светлокожий, как почти все северяне, он загорел с самыми первыми лучами. Раньше загорали только лоб и нос, и то в детстве, когда с мальчишками частенько бегали на реку, а сейчас всё лицо разом потемнело. Грэм удивленно рассматривал своё отражение, не узнавая. Загар лишь слегка подчеркнул мелкие морщинки в уголках глаз, но в целом сделал его старше. Обычно добродушные голубые глаза на контрасте с загорелым лицом выглядели холодными и колючими. Он сам поразился своему взгляду - как душу выворачивает. Пожалуй, это было на руку - наконец-то на него перестанут смотреть, как на мальчишку, невесть как получившего знаки отличия.
Город понемногу ожил. Людей не прибавилось, но хотя бы улицы не пустовали. Стучали молотки, пахло краской и олифой. Город отстраивали - малоэтажно, в дереве, как в старину, но хоть что-то. Такой город уже можно было защищать - не голые стены, к тому же с прорехами - строители в паре с двумя командировочными столичными магами только начали укрепление городских стен.
По уму, городские стены должны были стать первостепенной задачей, но тем, кто строит, тоже нужно где-то жить. Осенью, с первой волной реконструкции, строили времянки, за зиму - короткую, но влажную - изрядно просевшие, так что сейчас восстановители города в первую очередь заботились собственным жильем на ближайшее время. Грэм не мешал, только контролировал понемногу. Начальника же стражи дела города вообще не заботили - он, как Грэму казалось, из казарм прогуливался разве что до таверны, чтобы напиться и забыться до следующей смены. С какой-то стороны Грэм его понимал - командир прошел войну, видел демонов в бою, сражаясь с ними лицом к лицу, клинок к клинку, и теперь мечтал лишь о покое и забвении в тихом уголке.
Сам Грэм тоже регулярно приходил в таверну, садился за отдаленный столик и хмуро глядел перед собой, боковым зрением подмечая то, что творилось в зале. Особое внимание, разумеется, доставалось рыжеволосой разносчице. Грэм не понимал странного отношения города к ней. Открытой неприязни он не увидел ни разу. Ни оскорблений, ни физической расправы - ничего. Самое активное, что было, это приставания Лиса, которые также далеко не заходили - там пощипал, тут полапал, пару раз потянулся поцеловать... Грэм в тот миг едва не вскочил с места, с трудом сдерживая гнев на непосредственного подчиненного, не желавшего мириться с субординацией и навязчиво пытавшегося стать ему другом.
Свои приставания Марис, кстати, прекратил. Как-то внезапно, пару раз столкнувшись с Грэмом взглядом. То ли опасность почуял, то ли соперника - кто этого Лиса разберет?
Отношение хозяина таверны также выглядело странным. К рабыням, особенно нелюдям, так не относятся. Девушку он не бил, это точно. Ни разу даже руку не поднял, а времени в таверне Грэм просидел значительно. Даже наоборот, уводил уставшую разносчицу, когда грациозные скупые движения становились слегка заторможенными, подстегивая оставшихся двух официанток быть порасторопнее. И как момент замечал - будто только за ней и следил, а не стоял за стойкой, выцеживая очередную порцию кислого пива. Был он, кстати, довольно старым, немного скрюченным, из-за чего и получил своё прозвище, хотя горба как такового у трактирщика и не имелось. Зато имелись живые карие глаза, настороженный взгляд которых парень то и дело ловил на себе.
Уже через некоторое время Грэм досконально изучил привычки рыжей. Некоторые удивляли. Не раз он замечал, как она, наклоняясь, заправляет за ухо невидимую прядь. Будто волосы раньше были длиннее. От таких привычек избавляешься быстро, года за два-три о былых волосах точно забудешь, даже врожденные привычки имеют тенденцию стираться со временем. Но значило это одно - рабыней девушка стала не так уж давно, незадолго до того, как попала в это приграничное болото, после окончания войны. Что это может дать, Грэм не знал, но надеялся выяснить хоть что-то. В крайнем случае, депешу в Столицу отправить он всегда успеет.
Второй привычкой оказались губы. Сомкнутые через силу. Немые хотя бы мычат иногда, а она не произносила ни звука. После того толчка локтем Грэм ещё подстраивал каверзы - нарочно клал нож так, чтобы она оцарапалась, забирая тарелку, ставил подножку на подходе к своему столу, да так, чтобы она непременно упала, ронял чашку с горячим чаем, заметно ошпарив девушке ногу. В последнем случае удостоился секундного шипения сквозь зубы - видимо, это был максимум издаваемых рыжей звуков.