Между тем, нас окружили ребята. Нет. Все-таки Пастыри. Все были в тех самых серебристых костюмах, удивительно хорошо скроенных по фигуре. Кое-кто в алых струящихся плащах.
Возможно, потому что Дима приехал в простой белой рубашке, а может, потому что я любила его (значит, всегда он казался мне лучше, чем есть на самом деле), в нем перемена не была столь очевидной.
Глядя на эти серебристые фигуры, я опять поймала себя на обманутых ожиданиях. Пусть это было глупо на фоне всего, что происходило, но я вспомнила, какими видела во сне подобные встречи. Радостные, внезапные, где есть место и слезам, и смеху, и болтовне. Я не смогла бы поболтать с теми, кто стоял сейчас передо мной. Ни поболтать, ни поплакать на плече от радости. И теперь я понимала, почему все охотно принимали их за богов. И видела, чего лишились Даша и другие вместе с кольцами.
Дети Неба были похожи на эльфов – такие же мудрые и вечно юные. Словно излучающие сияние. Они были доведенными до совершенства копиями тех ребят, которых я знала.
Пастыри так же внимательно рассматривали меня. Инга улыбнулась и заговорила первой (впрочем, она всегда стремилась быть в авангарде):
– Не будь это Вика, подумала бы, что она растерялась.
– Или что не знает нас, – тонко подметила Наташа.
– В этом я как раз и не уверена, – с Натой мы никогда не ладили. – Вас, действительно, не узнать.
– Так здесь полвека пробежало, – вставил Максим своим приятным голосом.
Он стоял за Ингой, словно загораживаясь худенькой фигуркой. От меня? Или, как всегда, старался держаться чуть в тени, несмотря на свою красоту, ставшую просто ослепительной. Интересно, любит ли его Даша по-прежнему? И Марина с Пашей тоже рядом – привычная парочка.
– Полвека-то полвека, но Даша или Женя ничуть не изменились, – невольно покривила я душой.
Алексей почувствовал эту ложь:
– «Ничуть» – это уж слишком, тебе не кажется? В сущности, нелестная характеристика. Если люди с годами не развиваются – это печально.
– Смотря, в какую сторону развиваться, – сжала я кулаки.
– Давайте присядем, – предложил Полоцкий.
За столом он усадил меня по правую руку, рядом с Димой.
– Конечно, тебе уже рассказали о том, что произошло за эти годы и с нами, и с этим миром в целом. Но, как и любой рассказ, он был субъективен. Не будем начинать длинную историю снова и повторяться. Может быть, у тебя есть вопросы?
– Не много. А точнее – всего один, – я выдержала паузу, чтобы не дрогнул голос. – Как вы могли это сделать?
Все равно получился страдальческий вопль. Это было неприятно.
– Сделать что? – фальшиво хлопнула глазами Юля, став вдруг опять самой собой.
Рома поморщился:
– Не надо. Все мы прекрасно понимаем: Вика хочет узнать, как мы могли выгнать… ребят.
Он произнес это слово с запинкой. Видимо, Пастыри давно уже не называли себя так.
– Предателей, – холодно поправила Инга.
– Кого же они предали?
– В первую очередь самих себя, – посмотрел на меня Алексей; и я вдруг поняла, что от прежнего его заикания не осталось и следа. – Сломали свою жизнь из-за глупого тщеславия.
– Их жизнь – это их беда, – нахмурился Рома, – но они предали общее дело. Предали страну, где нас приняли как своих. Предали Отца!
– Постой, Роман, – примирительно подняв ладонь, остановил его Олег Иванович. – Сейчас не будем об этом. Возможно, рассказывая Вике об изгнании, они не совсем честно описали его причины.
– Причиной было их несогласие с вами. Попытка опровергнуть вашу «божественность» перед жителями страны, которыми вы помыкаете.
Олег Иванович горько рассмеялся, за столом послышались гневные возгласы.
– Почему ты им поверила? – прошептал Дима над ухом.
Я повернулась к нему, но тут заговорил Полоцкий.
– Что ж, позволь оправдаться. Если уж употребили такой термин, то богами возомнили себя как раз они. Это было вовсе не желание открыть людям глаза, а попытка революции, несомненно, скатившей бы страну в пучину хаоса. Мы не могли этого допустить. И не допустили ради тех самых людей, для которых трудимся уже многие годы, и которыми якобы «помыкаем». Вчера ты была в городе. Видела страх на лицах? Тревожные взгляды? Полицию повсюду? Полно! Двадцать человек, даже с нашими возможностями, не могут поработить целый народ. Все свои силы, все умения мы направили на то, чтобы улучшить их жизнь. Как бы предвзято тебе ни рассказывали об этом, нельзя отрицать, что благодаря нашим трудам страна совершила небывалый скачок в развитии. Это огромная потеря, что ребята предали свое дело, ведь каждый был важен в своей области. Каждый стоил целого института и мог сделать еще много важных открытий. Но они захотели власти. Исключительной власти! Увы, Вика, должен предупредить и тебя: уникальная сила кружит голову, заставляет забыть о своем долге. И так вознесенные над другими людьми, ребята захотели стать единственными. Но тут им не хватило упорства. Или решимости. Узнав о том, что заговор раскрыт, они струсили. Честное слово, большее уважение у меня вызывают их сообщники! Сразу после того злополучного совета, когда они отдали кольца, – заметь, отдали сами, по своей воле, – и мы еще пребывали в растерянности от случившегося, приближенные к бунтовщикам люди умоляли их о решительном выступлении, которое тогда еще было возможно. Призывали стоять до конца. Но тщетно. Все последующее – запрет на жизнь в столице, работу – не месть, а вынужденная мера. Пока они не одумаются.