А вынужденное одиночество и отсутствие новостей только усиливали эффективность самокопания.
Чувство вины точило изнутри, и если сначала Айн думал, что сходит с ума, то теперь понимал, что это не так. Наоборот. С каждым часом полной изоляции ему все лучше виднелась истина.
Истина пугала, и чтобы избавиться от страха Айн пытался считать секунды. Разговаривать сам с собой.
Даже петь.
— Две тысячи сто восемьдесят семь…
На девятый день ему пришло в голову, что истина не существует. А потом он осознал, что вот теперь он сходит с ума. Ему нужно было хоть с кем-то поговорить. Хоть о чем. Даже о погоде, которой на Пределе — всего лишь климат-контроль: сочетание «влажность+температура+уровень кислорода». Ощутить себя не запертым в коробке для завтраков, а хотя бы условно свободным.
Его не интересовало, что о нем думают. Ему даже хотелось, чтобы его возненавидели. Пожалуй, сильнее, чем он сам, его не возненавидит никто. Потому как только он переставал считать секунды, он вспоминал жуткий хрип Тейлы. И это снова сводило с ума, потому что… потому что, как ни старался, он не мог не представлять, что происходило в рубке ее истребителя, когда она стреляла.
Стреляла, сжигая себе руки. Она ведь кричала… срывая голос, кричала от боли. Просто ее никто не слышал, ведь связь была повреждена.
— Две тысячи сто восемьдесят восемь…
Иллюзорный крик преследовал его в забытьи, когда он кое-как засыпал. Он нарастал, становился оглушающим, а потом голос Тейлы затихал… чтобы превратиться в панический выкрик Лии.
«Нет!»
Он подвел их всех.
К концу девятого дня Айн окончательно забыл, что кроме него в диверсии участвовало еще десять человек. И это только непосредственно на перевалочной станции. Тех, кто остался на Пределе и не видел последствий, он забыл уже на второй день одиночества.
— Две тысячи сто восемьдесят девять…
Слившиеся в одно мгновения перестали его интересовать. Он буквально кожей чувствовал, как на него надвигается очередной приступ безумия и не был уверен, что на этот раз придет в себя. Айн почти не слезал с кровати. Ложился, когда ему хотелось спать. Просыпался, и… садился прямо так, даже не пытаясь застелить постель.
Одиночество… он думал, что свихнулся от ненависти, но нет… тогда он еще не знал, как может свести с ума чувство вины.
— Две тысячи сто девяносто…
— Все равно собьешься!
Айн моргнул и повернул голову. Надо же, так увлекся подсчетом секунд, что и не заметил, как дверь открылась.
— Это что? Последний ужин и последнее желание? — спросил он.
Нейра, державшая в руках бумажный пакет, в которых ему обычно приносили еду, усмехнулась.
— Не надейся, — она шагнула в комнату, и дверь за ней закрылась. Айн услышал характерный щелчок.
— Тебя-то за что здесь заперли? — спросил он.
Улыбка Ней угасла. Она вгляделась в него и заключила:
— Кажется, у тебя атрофировалось чувство юмора. Неужели ты думаешь, что Лекс в силах меня запереть? Ешь!
Она бросила на стол пакет и уселась прямо на пол, прислонившись спиной к стене.
Айн моргнул. Мозг работал медленно, затянутый пеленой бездействия.
— Зачем ты здесь?
Нейра не сводила с него глаз.
— Пришла тебя проведать!
— Ко мне же никого не пускают…
Она коротко рассмеялась.
— Хорошо быть сестрой самого главного… — доверительно сообщила она.
Айн нахмурился.
— Зачем ты здесь? — повторил он.
— Вот заладил! — она на миг закатила глаза, а потом снова уставилась на него. — Будем считать, что я соскучилась.
Айн почувствовал, как его губы растягиваются в некое подобие улыбки. Он постепенно начинал понимать, что все это ему не снится.
— Я рад, что ты обо мне помнишь, — тихо ответил он.
Нейра вздохнула и поднялась с пола. Бросив взгляд на пакет на столе, она уселась рядом с Айном. От нее пахло свежестью. Она недавно принимала душ, наверное. Айн почувствовал себя совершенно грязным.
— Мне не хватает твоих шоколадок, — внезапно сказала Ней.
Айн снова улыбнулся. Разум постепенно стряхивал с себя полусонное состояние, и он радостно почувствовал, как его чувство вины сменяется нежностью. Она была так близко… желание прикоснуться стало глотком свежего воздуха в этой душной камере.
Странно, но он почти не вспоминал о ней все эти дни в одиночестве. Но именно Нейра сейчас сидела рядом с ним. Заставляла вспомнить, что в мире существуют еще люди, кроме молчаливых охранников, приносящих ему еду.
— У тебя волосы отросли… — невпопад сказал он. — Корни видно.