Я сбросила звонок и села на велосипед. Уезжая, слышала за спиной ее смех.
Тетя Фи жила в двухэтажном коттедже в конце улицы, вдоль которой стояли такие же дома – самый дешевый вариант пригородного жилья для семей с одним ребенком. Машины у дома не было. Я заглянула в окна гаража: он тоже был пуст. Позвонила в дверь, но никто не ответил.
Стоя на крыльце, уже думала залезть в окно, но тут мой телефон подал признаки жизни.
Прослушала звонок. Скоро перезвоню, ок?
Тетя Фи. Тиски, сжавшие мое сердце, разжались; я села на крыльцо.
Я ходила в лавку. Что случилось? Вы где?
Дом за спиной казался живым. Там никого не было, но пока я ждала ответа, у меня волосы на затылке встали дыбом. Предчувствие заставило меня подняться с крыльца и шагнуть на траву. Я обернулась и посмотрела на пустые окна.
Извини, Айви, – ответила тетя. – Возникли проблемы, но уже все хорошо. Скоро перезвоню.
Я прочла, а потом перечитала ее ответ, пытаясь понять, отчего на душе скребут кошки. Медленно выдохнула. Потерла шею, чтобы избавиться от мурашек.
А кролики тут ни при чем?
На этот раз тетя не ответила. Я еще немного постояла на траве, подождала, но телефон молчал.
Глава девятая
Город
Тогда
К пятнадцати годам я научилась быть разной. С папой – капризной и требовательной воображалой. В школе – тихоней. С Фи я была собой, никогда не задумывалась, что надо кем-то притворяться. В электричке, на улице казалась непроницаемой, как пуленепробиваемое стекло.
А вот Марион всегда была одинаковой. Притворяться она не умела, и не стала бы. Иногда я уважала ее за это, а иногда злилась, что она отказывалась лгать. Мы с Фи умели быть незаметными и умели притвориться крутыми, но Марион всегда была собой и наотрез отказывалась быть кем-то другим. Ее честность смущала, она была резкой и не понимала шуток, разве что шутила сама. Если ей что-нибудь не нравилось, она сообщала об этом клиентам вслух, а не вполголоса. Приставал осаживала, не стесняясь.
Ее несогласие идти на компромисс придавало смелости и нам. Она выманила нас из нашего квартала, и вместе мы исследовали город, вытянувшийся на карте подобно длинному хребту диковинного зверя. Мы смешивались с толпой и проходили на фильмы для взрослых, притворившись, что в кинотеатре нас кто-то ждет. В два часа ночи гуляли под виадуком мимо спальных мешков и украденных тележек из супермаркетов, в которых бомжи хранили свои вещи. А в круглосуточных забегаловках брали кофе с одним кусочком пирога и сидели за столиком всю ночь рядом с верзилами в рабочих сапогах и грязными панками, стряхивающими пепел в тарелки с яичницей.
Марион начала работать у нас в середине зимы, когда город лежал полумертвым под слоем ледяной крупы. А в конце марта, в начале оттепели, мы сидели на пляже в Фарвелле, пропахшие жареной рыбой, и передавали друг другу бутылку полынной настойки.
Вечером на пляже было полно народу. Никто не обращал на нас внимания. Было по-весеннему тепло, Марион включила «Йо Ла Тенго» на своем бумбоксе. Она расслабилась, что случалось с ней нечасто, и лежала на песке, опираясь на локти. Фи положила голову мне на колени, я заплетала ее черные волосы в две нетугие косички, а потом расплетала, заплетала и расплетала, словно перебирая четки. Двое мужчин шли у кромки воды. Один из них заметил нас, схватил друга за руку, и они направились в нашу сторону.[3]
Я пошевелила коленом, Фи села.
Они шли к нам: два белых парня в полосатых рубашках и светлых хлопковых брюках. Тот, кто увидел нас первым, был длинным и тощим, как хорек, волосы осветлены и уложены гелем. Его друг чуть ниже ростом, молодой, а брюшко, как у старого деда. К тому же он умудрился обгореть до красноты. Они остановились в паре метров от нас, закрыв нам вид на озеро.
– Добрый вечер, дамы, – заплетающимся языком проговорил Хорек. Он был так пьян, что у него взгляд не фокусировался.
– Джентльмены, – ответила я, – хорошо повеселились в «Адмирале»?
– Мы не были в «Адмирале», – растерянно ответил краснолицый.
– Она прикалывается, – ухмыльнулся Хорек. Я знала таких, как он: с виду хиханьки-хаханьки, а внутри черная дыра. Он по очереди показал на нас пальцем – сначала на Марион, потом на Фи и на меня. – Дайте угадаю. Ты шлюшка, ты нахалка, а ты, значит, грустная девочка-эмо.
– Я люблю эмо, – сказал краснолицый, с улыбкой присоединившись к разговору. – Я играл в эмо-группе. В старших классах.
Хорек обнял его за плечи.
– Слышали? Кто из вас хочет трахнуть рок-звезду?
– Что? – Краснолицый еле стоял на ногах. – Чувак. Они же дети.