— Стоять! — на пути вырос Асмодей. — Отсюда только одна дорога — в ад!
— Беги, — шепнул Азариил праведнице и дотронулся до ее виска. — Прозрей и беги!
У Вари округлились глаза — неужели и впрямь прозрела?! Неужели получилось? Значит, силы возвращались. Испуганно пятясь, она обогнула почерневшего от злобы бывшего серафима и ринулась к столбу; ей теперь открылось невидимое: и Хранитель со сверкающим мечом, и чистая душа брата…
Асмодей не стал впустую сотрясать воздух, увлекаясь пафосными речами и трубя о намерениях. С молчаливой звериной яростью он нанес удар. Адская сила хлестнула по лицу, и Азариил отшатнулся. Раскинув руки, едва устоял — и тут же новый выпад сшиб его с ног. Крылья, казалось, превратились в месиво из перьев, крови и перемолотых костей, чудовищная боль лишила зрения. Ощупывая пол, словно слепой новорожденный котенок, он поднялся на колени, упираясь руками в пол. Следующий удар раскрошил ребра. И в мутной пелене едких слез, текущих по щекам от нестерпимой боли, Азариил вдруг увидел подкупольное пространство: сумрачное, снежно-ветреное, наполненное восстающей из земных недр нечистью. А позади тьмы, кишащей тварями, на размокшей штукатурке — тусклые, поблекшие лица святых.
— Помогите, — отчаянно выдохнул он, на миг зажмурившись. — Ради нее в последний раз — помогите!
Почудилось, или лица действительно просветлели?..
— Пора развоплощаться, — припечатал Асмодей, возвышаясь над ним с серпом в руке. — Эта жалкая пародия на тело — единственное, что удерживает тебя от падения в преисподнюю. Даже крылья вещественные, с перьями, с костями — какая мерзость. Ты сам себе не противен?
— Ты все равно проиграл, — отозвался Азариил, пытаясь подняться. — Бог допустил мое падение, чтобы душа могла очиститься и вернуться на Небо. И никакие дьявольские козни ей уже не страшны…
— Пожертвовал собой ради убогого человечишки? — хмыкнул демон, хотя сквозь издевательскую ухмылку вовсю перло бешенство. — Ну-ну. Теперь у тебя впереди вечность, чтобы упиваться собственным героизмом и всем рассказывать, как победоносно ты загремел в ад.
— Я ни о чем не жалею.
От этих слов демона буквально перекорежило, и стало ясно, что терпение его истощилось.
Стремительным ударом лезвие вонзилось в грудь. Оборвалось телесное существование, и под ногами разверзлась ненасытная, огнедышащая утроба преисподней.
Сквозь узкие щелочки век во мрак пробился туманный лучик света, будто капля молока упала в тухлую, стоячую воду черного пруда. Упала — и медленно растворилась. Вокруг гудело. Что-то монотонно и тяжело бухало, и все кругом содрогалось. Андрей ворочался, изнывал от жара, тревоги и мучительно дурноты, но лишь спустя вечность стал понемногу осознавать себя — и боль, грызущую, ломающую, палящую тело. Размеренное натужное буханье оказалось сердцебиением, мутные белые всплески — сиянием. Сделав над собой усилие, он наконец разлепил веки.
Лежать было неудобно: кто-то прижимал и настойчиво гладил его голову: он чувствовал чужие руки на лбу и щеках. Пальцы казались твердыми и ледяными и их прикосновения вызывали, скорее, неприязнь и отторжение, чем успокоение. Он шевельнулся — боль пронзила до кончиков ногтей! — и застонал досадливо и протестующее, стремясь прекратить назойливые поглаживания и стряхнуть руки.
— Андрюш, — раздался над ухом взволнованный голос, и ладони напряглись, соскользнули на грудь.
Он поморщился, высвобождаясь.
— Ш-ш-ш, не двигайся, не шевелись. Тебе помогут, — последнее слово прозвучало отчаянно и испуганно. Варя — а это была она — шептала в исступлении и, похоже, не отдавала отчета словам.
В памяти всколыхнулись последние события. Как торжествующе грохотал голос Асмодея, отражаясь от потолка и стен, содрогавшихся под натиском колдовства. Как плыло сознание, и корежило душу, и кровь стекала на пол…
— Ты только не бойся, — бормотала Варя, убеждая и его, и саму себя. — Здесь ангел, он поможет, спасет, он уже вернул тебя к жизни.
Андрей почти не разбирал ее слова. В ушах стоял ужасающий гул. Или не в ушах?..
Поморгав, он обнаружил причину вариного ошеломления. Все пространство в полуразрушенной церквушке заполонили бесы. Черными лохматыми клубками, выхлопами сажи, уродливыми кривыми тенями они сновали туда-сюда. Посреди этого броуновского движения возвышался Мастема: узкий, ссохшийся и высоченный, как фонарный столб, окутанный нечистью, словно живым покрывалом. В глазницах черепа, обтянутого полуистлевшей морщинистой кожей, вращались пустые бельма, жуткие паучьи пальцы нервно подергивались. Глянув на него, Андрей окоченел от страха и подумал, что не хотел бы привлечь сейчас внимание этой адской твари.