Не было видно мальчика-рассыльного Писты, раньше подметавшего и поливавшего водой тротуар перед лавкой дяди Сэмюэля. Струей из шланга он рисовал восьмерки, и мы называли его «водяная восьмерка». Теперь Листа тоже в гетто.
Не открывал свою книжную лавку дядя Кауфман. Не было тети Люси в лавке, торговавшей сладостями, — она всегда давала нам конфеты. Исчез запах лаванды у парфюмерного магазина Дарваса. Все эти магазины были закрыты.
Весеннее солнце освещало только парикмахера — венгра Котсиса, стоявшего в ожидании клиентов перед парикмахерской, которая раньше принадлежала еврею. Но клиентов не было. Не видно было ни мужчин, спешащих на работу, ни женщин с корзинками в руках, идущих на базар. Изредка пробегали дети или бездомные собаки. Не было и конных экипажей, ранее тоже принадлежавших евреям. Полицейский на углу улицы тупо смотрел в пространство, томясь от безделья. Я старалась угадать, о чем он думает.
Город был погружен в сон, как сказочная принцесса. Появится ли когда-нибудь принц, который пробудит его к жизни? Мне хотелось надеяться на это. С главной улицы мы свернули к вокзалу. В одном из окон я увидела женщину, вытряхивающую постельное белье. Для нее это было началом еще одного обычного дня. Ее муж был на работе, дети в школе. К их приходу она приготовит хороший обед, никто из них не вспомнит о нас, своих бывших соседях. Но в большей части домов окна были зашторены. То были дома, владельцы которых, как и мы, находились в гетто.
Мы остановились у небольшой виллы, неподалеку от того места, где жили Фекеты. Нам приказали рассортировать домашние вещи и провести инвентаризацию: отдельно мебель, посуду, одежду и украшения. Мы не знали, куда пойдут эти вещи, но предполагали, что в Германию, — туда отправлялось все, что имело хоть какую-нибудь ценность.
Было ужасно неприятно копаться в чужих вещах, выбрасывать в мусорные корзины фотографии, которые значили так много для их владельцев. Мне стало дурно, и я была рада, что не знала людей, которые здесь жили. Тяжело было представить, что то же самое происходит в нашем доме, что кто-то копается в наших вещах. В то же время мы были довольны, что находимся вне гетто и делаем хоть какую-то работу.
Все это время я искала возможность сбегать к госпоже Фекете. Проходили часы. Вот уже час дня, скоро нам возвращаться в гетто. Я собираю все свое мужество, обращаюсь к охраннику, говорю ему, что оставила дома любимый сувенир и хочу пойти за ним. Мне повезло. Охранник сочувствует мне и обещает не заметить моего ухода, если я быстро вернусь. Я бегу и через несколько минут стою у дома госпожи Фекете. Прежде чем позвонить в дверь, я бросаю взгляд на соседний дом, где не так давно жили мы. Открыто окно в гостиной, где теперь живет немецкий офицер. Остальные окна зашторены. По-видимому, там еще никто не поселился.
Позвонила к госпоже Фекете. Она открыла дверь. Увидев меня, замерла на пороге.
— Что ты здесь делаешь?
— Мне нужно немного денег.
— У меня нет денег. Почему я должна давать тебе деньги?
— Но мы оставили вам перед уходом много денег.
— Какие деньги? Я у вас ничего не брала. Лучше уходи, пока не вернулся муж. Если он застанет тебя здесь, тебе несдобровать.
Ничего не оставалось, как уйти. Я побежала обратно. Я была в отчаянии. Этого я не ожидала. Теперь я поняла, почему жена венгерского офицера была так «добра» к нам, когда она нас тайно предупредила. Я должна была догадаться, какие цели она преследовала. Почему бы не урвать что-нибудь у евреев, если все так делают? Мы все еще были наивными. Сколько времени еще пройдет, прежде чем мы научимся смотреть правде в глаза.
Мне было стыдно, когда я входила в ворота гетто. Мой план провалился, но новости, которыми меня встретили, заставили почти забыть об этом. Вернулись мужчины, кроме тех, которые погибли на Украине. Все были очень возбуждены и рады их возвращению. Однако мысль о том, что это может означать, вызывала неуверенность и тревогу. Хороший это признак или плохой? Мы встречались с молодыми людьми у ручья и пытались вместе разобраться в этой загадке. В конце концов мы решили, что это хороший признак, во всяком случае не слишком плохой. Пронесся слух, что нас пошлют на сельскохозяйственные работы, ну, а раз так, то естественно, что в первую очередь нужны будут мужчины. Придя к такому решению, мы радовались, что с нами наши молодые друзья. Разговоры у ручья оживились с их появлением. Нам хотелось знать все, что они пережили, а они интересовались нашей жизнью. Было так много, о чем рассказать друг другу, что мы собирались у ручья и по утрам, и в полдень, и вечером. Мы не обращали внимания на то, что было запрещено выходить после шести часов — мы возвращались домой тайными ходами.