Ее размышления прервал негромкий стук в дверь, а затем послышался голос Оливии:
– Кристина, ты еще не спишь? Может, все-таки спустишься выпить чая или тебе сюда принести?
Кристина нехотя отодвинула занавеску и выглянула из своего убежища:
– Нет, мам, спасибо, я уже ложусь спать.
– Ну что ж, тогда доброй ночи, – разочарованно кивнула Оливия, стоя на пороге.
Было очевидно, что ей хотелось поболтать, но Кристина не была настроена на разговор, поэтому только улыбнулась и ответила:
– Спокойной ночи.
Однако уходить Оливия не торопилась.
– Послушай, а ты не хочешь завтра после школы прогуляться со мной по городу?
– Нет, не хочу.
– Почему? Ты же всю неделю после переезда сидишь дома! Неужели тебе совсем не интересно? Говорят, здесь чудный парк и Центральная площадь с церковью. Мы могли бы…
Кристина поморщилась и с презрительной усмешкой перебила мать:
– Нет уж, мам, давайте вы с папой оцените здешние достопримечательности без меня, а? Я лучше дома побуду. Мне и так хватает выходов в свет каждое утро и общения с местной флорой и… фауной.
Она вспомнила, как прохожие постоянно провожали взглядами их машину, и ее передернуло. Страшно подумать, что будет, если они пройдутся по центру города пешком.
– Дело твое, – Оливия удрученно покачала головой. – Жаль, что Эдвард оказался прав.
– Прав в чем?
– Он сказал, что ты откажешься от прогулки и будешь долго привыкать к Хиллвуду, если вообще когда-нибудь привыкнешь.
– Точно. Передай ему, что он не ошибся.
После ухода матери Кристина немного посидела, прислушиваясь к обиженному стуку ее каблучков, затихающему в западном крыле дома. Потом она сняла с шеи ключ на тонком шелковом шнурке, открыла нижний ящик письменного стола и из-за стопок бумаг, открыток и блокнотов вытащила толстую тетрадь в кожаном переплете с тиснением в виде кленовых листьев.
Подоконник показался ей прохладным, и Кристина захватила с кровати покрывало. Вновь задернув штору, она отыскала в тетради чистую страницу и начала писать, так и не включив в комнате свет.
Она вздохнула и попыталась открыть глаза. Свет показался ей таким нестерпимо ярким, что она беззвучно ахнула и тотчас зажмурилась.
Ей было плохо. Очень плохо.
Все тело от щиколоток до затылка, в котором пульсировала тупая боль, было вялым, безвольным, словно чужим. Ныла спина, сводило плечи. Кончики пальцев едва ощущали шероховатую поверхность теплого постельного белья.
Она полежала немного, стараясь не шевелиться, чтобы не спровоцировать очередную вспышку боли. Вокруг было совершенно тихо, но постепенно она различила еле уловимый звук, монотонный, свистящий, идущий как будто откуда-то извне. Потом к нему присоединился другой, такой же монотонный, не прекращающийся, но в отличие от первого он больше походил на ритмичные щелчки или потрескивание. Его источник находился где-то совсем рядом.
Поневоле прислушиваясь к странным звукам, она глубоко вдохнула и начала медленно поднимать веки, пропуская под ресницы режущий свет. Глаза мгновенно заслезились.
Над собой она увидела полог из темно-зеленой ткани, украшенный крупными кисточками с бахромой. Значит, она уже не в больнице, потому что ни этот роскошный полог, ни массивные витые столбы, на которых держалась тяжелая изумрудная ткань, никак не вязались с безликим больничным интерьером, равно как и дорогое постельное белье, стеганое одеяло ручной работы и анатомическая подушка, которую можно было бы назвать удобной, если бы не боль в шее.
С усилием повернувшись, она обвела взглядом комнату. В голове было вязко, влажные ресницы слипались, отчего все предметы виделись как в тумане, с размытыми очертаниями.
Похоже, она находилась в спальне: светлые обои, деревянный пол, покрытый ковром, высокое зеркало у двери, очевидно, ведущей в ванную комнату. Напротив кровати жарко пылал камин, а в углу на безопасном расстоянии от огня мерцала густая рождественская елка, украшенная игрушками и гирляндой. Так вот откуда потрескивание! Разноцветные крохотные лампочки переключались, чуть слышно тикая, словно часы.
Она запрокинула голову. Это движение тут же неприятно отозвалось в затылке и шее. Два окна в изголовье кровати закрывали плотные шторы в тон обоям и покрывалам. Сквозь узорчатую зеленоватую ткань пробивался неяркий свет, показавшийся ей сперва таким ослепляющим. Глаза понемногу привыкли и уже не слезились.
Обыкновенная комната.
Комната, а не больничная палата, вот что странно.
Она вновь посмотрела в сторону зеркала и только теперь заметила, что в нем отражалось нечто такое, что поначалу ускользнуло от ее затуманенного болью и навернувшимися слезами взгляда.