Но в кабинет, вопреки моим ожиданиям, ввалился Гудвин. Плюхнулся на стул и довольно ухмыльнулся.
— Ты даже не представляешь, какие у меня новости, Донн.
— Выследил кого-то? — равнодушно спросила я.
— Еще нет, но этой ночью определенно поймаю крупную рыбу. Вот увидишь.
Я все еще оставалась погруженной в мысли о своих отношениях с Логаном, потому и не проявила особого интереса. Вяло задала пару вопросов, но Джон, заметив отсутствие энтузиазма, делиться со мной своими планами не стал.
— И вообще, это мое расследование, — заявил он, поднимаясь. — Ты отказалась вчера идти в "Бриллиантовый дождь", помнишь? Из-за этого мне пришлось позвать эту трещотку из архива, но даже ей не удалось помешать мне подслушать кое-что интересное.
— Кстати, о Нат, — встрепенулась я. — Тебе не кажется, что это некрасиво — обнадеживать девушку, которой ты нравишься?
— Не кажется, — отрезал Джон. — Я ей ничего не обещал. Сразу предупредил, что мы идем на служебное задание. А если она чего-то там себе вообразила — это не моя вина. Все, Донн, увидимся завтра.
Утром я корила себя, что не расспросила Гудвина как следует, поставила свои переживания выше его расследования. Но откуда в тот момент мне было знать, что на рассвете моего напарника обнаружат в Нижнем Городе с пробитой головой? Такое мне даже в самом страшном сне привидеться не могло.
Он никогда не сомневался в правильности избранного пути. Если в мире существует грязь, следовательно, кто-то должен ее убирать. Свою задачу он считал почетной и даже гордился тем, что высшие силы доверили ее именно ему. Вот только иногда в памяти всплывали светлые радостные дни, наполненные смехом и забавами, ласковые теплые женские ладони, нежный голос, рассказывавший сказки. Он запирал драгоценные воспоминания в самой глубине души, потому что они размягчали его, а тому, кто избрал непростой путь служения особой цели, необходимо заковать сердце в броню. Но коварная память так и норовила подбросить неуместный образ в самый неподходящий момент. Во всяком случае, с последней шлюхой вышло именно так.
Он уже принял решение. Заготовил тонкий шелковый шнурок. Во внутреннем кармане его пальто дожидалась своего часа роза из атласа цвета запекшейся крови. Продавец в лавке обозвал ленту бурой, но ему гораздо больше понравилось собственное определение. Теперь оставалось только выждать подходящий момент. И тут проклятая девка подняла руку, чтобы поправить волосы. На запястье звякнул крохотным колокольчиком-брелоком браслет, очень похожий на тот, что некогда украшал гладившую его по волосам руку. Конечно, украшение матери было отлито из золота и украшено жемчугом, а на запястье мерзкой девицы болталась дешевая побрякушка, но именно эта безделица и спасла ей жизнь. Он не смог. Просто не хватило сил даже достать удавку. Позже он убедил себя, что увидел знак. Пусть дрянь еще поживет. Возможно, это и к лучшему, что ему удалось сдержаться. Да, лучше пока не привлекать к себе излишнего внимания. Проклятая ищейка, его премерзская светлость, всюду сует свой нос. Лучше на время затаиться и подождать случая расправиться с ненавистной обманщицей Донн. А размениваться на всяких шлюшек нечего. Не сейчас.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Коридоры Центрального госпиталя графства выкрашены тусклой темно-серой краской. Грустный цвет, подавляющий, навевающий тяжелые мысли о бренности бытия. Или это я сейчас воспринимаю его так? Потому что за крепко запертой дверью целители сейчас пытаются спасти моего друга, и я вздрагиваю при каждом шорохе, с надеждой вскидываю взгляд: вдруг сейчас дверь распахнется, и мне объявят, что все в порядке? Об ином варианте я даже думать не хочу, но серые стены давят, смыкаются вокруг меня, навевают безысходность. Тру воспаленные глаза и отхожу от палаты к окну, за которым словно в насмешку сияет яркое солнце, искрит выпавший ночью и украсивший мрачный город снег. Возвращаюсь, не в силах смотреть на оживленно текущую по улице толпу. Утро, жители торопятся по своим делам, спешат, окликают друг друга. В сквере напротив госпиталя мальчишки затеяли веселую возню, принялись лепить снежки и швыряться друг в друга, и мне нестерпимо видеть, что вокруг продолжает жизнь. Так, словно бы ничего не случилось. Словно совсем рядом, в небольшой палате, не лежит без сознания Джон Гудвин, которого я так беспечно отпустила одного на опасное дело.
— Не вини себя, — сердито произносит Реймонд и крепко сжимает мою ладонь. — Он — взрослый мужчина. То, что случилось, — результат принятого им самим решения.
Он приехал вместе со мной, и я благодарна ему за поддержку, вот только никак не могу объяснить, что все не так, не так. Я должна была настоять, не пустить или хотя бы расспросить как следует. Лоб Реймонда между бровями прорезает короткая вертикальная морщинка.