Разве что тени Мартина. «Черт бы тебя побрал, приятель, – думал я, – во что ж такое ты меня втравил?»
Ллойд Бакстер был в Лестере и обедал с распорядителями. Приглашение к распорядителям – большая честь, но Бакстер принял эти почести как нечто само собой разумеющееся. Он снисходительно сообщил мне об этом, когда мы столкнулись на пути от трибун к паддоку.
Ллойд Бакстер, видимо, счел эту встречу случайной, но я давно его выследил, и, пока Бакстер сидел в ложе распорядителей и расправлялся с ростбифом, сыром и кофе, я караулил снаружи, разговаривал с Уортингтоном и мерз на холодном ветру.
Мороз подчеркивал первобытную грубость черт Бакстера. А в его волосах всего за неделю (хотя, конечно, неделя была трудная) заметно прибавилось седины.
Нельзя сказать, чтобы Бакстер был рад видеть меня. Я был уверен, что он сожалеет о том вечере в Бродвее. Однако Бакстер изо всех сил старался быть любезным, и, наверно, было не очень-то благородно с моей стороны предполагать, что это из-за того, что я знаю о его эпилепсии. Судя по тому, что я никогда прежде об этом не слышал, Бакстер старался скрывать свое заболевание. Но если он думал, что я стану болтать об этом во всеуслышание или, хуже того, насмехаться над ним, хорошего же мнения он был обо мне!
Уортингтон на время незаметно исчез, и я остался наедине с Ллойдом Бакстером. Бакстер расхваливал распорядительский ланч и обсуждал достоинства разных тренеров, противопоставляя их бедолаге Прайаму Джоунзу.
– Но ведь не его вина, что Таллахасси упал в Челтнеме, – мягко заметил я.
– Это была вина Мартина! – резко ответил Бакстер. – Он не удержал равновесия во время прыжка. Он был чересчур самоуверен.
Мартин мне говорил, что, если владелец лошади чем-то недоволен, «это» – что бы «это» ни было – практически всегда оказывается виной жокея. «Стрелочник виноват». Мартин только философски пожимал плечами.
– Бывают, конечно, и другие владельцы, – говорил он. – Работать на них – одно удовольствие. Они понимают, что лошади тоже могут ошибаться; когда что-то случается, они говорят: «Ну что ж, это скачки»; они способны утешать жокея, который только что проиграл скачку века… И уж поверь мне, Ллойд Бакстер не из их числа. Если я проигрываю на его лошади, виноват всегда я.
– Но ведь если лошадь падает, это уж точно не тренер виноват? – спокойно сказал я Бакстеру, пока он перебирал тренеров. – Так что я не стал бы винить Прайама Джоунза за то, что Таллахасси упал и проиграл Кофейную скачку.
– Надо было лучше тренировать лошадь.
– Но ведь этот конь уже показал, что прыгать он умеет! – возразил я. – Он выиграл несколько скачек.
– Я хочу сменить тренера, – упрямо повторил Ллойд Бакстер. Я понял, что это дело принципа и он не уступит.
Помимо ланча, распорядители предоставили Бакстеру билет в гостевую ложу. Мы уже стояли у входа, и Ллойд Бакстер уже извинился за то, что вынужден меня покинуть, как вдруг один из распорядителей, шедший следом за нами, свернул с пути и направился ко мне.
– Это же вы стекольщик? – жизнерадостно прогудел он. – Моя жена – большая ваша поклонница! Ваши безделушки стоят у нас по всему дому. Какую чудную лошадь вы для нее сделали – вы еще приезжали к нам устраивать подсветку, помните?
Я вспомнил лошадь и дом достаточно отчетливо, чтобы меня тоже пригласили в гостевую ложу. Нельзя сказать, чтобы Бакстера это обрадовало.
– Жена говорит, этот молодой человек – настоящий гений! – рассказывал распорядитель Бакстеру, провожая нас в ложу. Гений тем временем изо всех сил боролся со слабостью.
На лице у Бакстера было отчетливо написано, что мнение жены распорядителя его мало интересует. Но, возможно, оно все-таки повлияло на отношение Бакстера ко мне. Во всяком случае, когда утихли крики болельщиков после финиша очередной скачки, он слегка коснулся моей руки, показывая, что хочет мне что-то сказать. Это немало меня удивило. Однако заговорил он не сразу – по-видимому, колебался. Я решил ему помочь.
– Я вот все думаю, – мягко начал я, – не могли ли вы видеть того человека, который заходил ко мне в магазин во время празднования Нового года. То есть я знаю, что вам сделалось нехорошо, но до этого и после того, как я вышел на улицу, в магазин никто не заходил?
После длительного молчания Бакстер чуть заметно кивнул.
– Кто-то вошел в эту вашу длинную галерею. Я помню, что он спросил вас, а я сказал, что вы на улице. Но я не разглядел его как следует, потому что у меня глаза… временами мое зрение выкидывает такие фокусы…
Он не договорил. Я поддержал угасающий разговор:
– У вас есть таблетки…
– Конечно, есть! – раздраженно ответил он. – Но я забыл их принять, потому что весь день пошел наперекосяк – начать с того, что я ненавижу эти крохотные воздушные такси, и потом, я хочу сменить тренера.
Он умолк, но молчание его было столь красноречиво, что и павиан бы понял.
Я спросил, не мог ли бы он, несмотря на фокусы своего зрения, описать этого посетителя.
– Не мог бы, – коротко сказал Бакстер. – Я ответил, что вы на улице, а очнулся уже в больнице.
Он опять замолчал. Я уже начал думать, что больше я от него ничего не услышу, когда он смущенно добавил:
– Наверно, мне следует поблагодарить вас за молчание. Ваша нескромность могла бы стать для меня причиной крупных неприятностей.
Я пожал плечами.
– А какой смысл?
Некоторое время Бакстер вглядывался в мое лицо, как до этого я вглядывался в его. Результат меня удивил.
– Вы не больны? – осведомился он.