– Да нет. Просто устал. Не выспался.
Видимо, он решил не развивать эту тему и вместо этого сказал:
– Тот человек, который приходил, был худощавый, с белой бородой, лет за пятьдесят.
Мне показалось маловероятным, чтобы вор мог выглядеть так, и Бакстер, должно быть, заметил мои сомнения, потому что добавил, чтобы убедить меня:
– Когда я его увидел, я еще подумал о Прайаме Джоунзе. Он уже много лет собирается отрастить бороду. Я ему каждый раз говорю, что он будет похож на водяного.
Я едва не рассмеялся, представив себе Прайама с бородой. Пожалуй, Бакстер был прав.
Бакстер сказал, что человек с бородой показался ему похожим на профессора. На лектора из университета.
– Он что-нибудь еще сказал? – уточнил я. – Был ли он похож на обычного покупателя? Упоминал ли он о стекле?
Ллойд Бакстер ничего не помнил.
– Может, он что-то и говорил, но у меня все спуталось. Со мной часто бывает, что все вокруг кажется мне неправильным. Это своего рода предупреждение. Часто я могу с этим совладать или, по крайней мере, приготовиться… но в тот вечер все произошло слишком быстро.
Я подумал, что Бакстер чрезвычайно откровенен со мной. Я такого не ожидал.
– Этот бородач, – сказал я, – он, должно быть, видел начало вашего… хм… приступа. Почему же он вам не помог? Как вы думаете, он просто не знал, что делать, и сбежал от греха подальше, как обычно бывает, или же он воспользовался случаем и удрал с добычей – с теми деньгами в мешке?
– И с видеокассетой, – добавил Бакстер. Мне потребовалось некоторое время, чтобы оправиться от изумления. Наконец я спросил:
– С какой видеокассетой?
Бакстер нахмурился.
– Он спросил про видеокассету.
– И вы ее ему отдали?
– Нет. Да. Или нет. Не знаю.
Очевидно, воспоминания Ллойда Бакстера о том злосчастном вечере в Бродвее представляли собой беспорядочную мешанину реальности и бреда. Вполне возможно, профессор с белой бородой существовал только в его воображении.
За следующие десять минут, что мы провели в самом тихом и спокойном месте на ипподроме – на балконе гостевой ложи распорядителей между скачками, – мне удалось убедить Ллойда Бакстера обменяться подробными воспоминаниями о последних минутах 1999 года. Но сколько он ни старался, в его памяти по-прежнему всплывал образ сухопарого человека с белой бородой, который, по всей видимости – если это было именно тогда и именно там, – вроде бы спросил про видеокассету…
Бакстер старался как мог. Его отношение ко мне переменилось радикально, так что из противника он сделался союзником.
В частности, он признался, что изменил свое отношение к нашей с Мартином дружбе. Раньше бы он такого никогда не сказал.
– Я вижу, что ошибался в вас, – хмуро буркнул он. – Мартин говорил, что опирается на вас, а я считал само собой разумеющимся, что дело обстоит наоборот.
– Мы учились друг у друга.
Помолчав, Бакстер сказал:
– Тот человек с бородой – он мне не почудился, знаете ли. И он действительно хотел заполучить видеокассету. Если бы я знал что-то еще, я бы вам рассказал.
Я наконец поверил ему. Просто так неудачно сложилось, что в самый неподходящий момент у Бакстера начался припадок – впрочем, с точки зрения белобородого, неудачным было скорее то, что Бакстер его вообще видел. Но теперь я был почти уверен, что, пока я торчал на улице, встречая 2000 год, в мой магазин зашел белобородый худощавый человек, похожий на профессора, который что-то сказал насчет видеокассеты и исчез до того, как я вернулся, прихватив с собой кассету, а кстати уж и деньги.
Никаких белобородых я на улице не видел. Рождество миновало за неделю до того, и для весельчака с Северного полюса было поздновато. Но Ллойд Бакстер не знал, была ли белая борода на самом деле, или он перепутал незваного гостя с Санта-Клаусом.
Прощаясь, мы пожали друг другу руки – впервые за все время нашего знакомства. Я оставил Бакстера на попечение распорядителей и спустился вниз, к Уортингтону, который ждал меня снаружи. Он продрог и проголодался. Мы по запаху нашли кафе, и Уортингтон накинулся на еду.
– А вы отчего не едите? – осведомился он, чавкая.
– По привычке, – объяснил я. По привычке, которой я заразился от жокея, привыкшего тщательно следить за своим весом. Похоже, я даже не замечал, насколько сильно влиял на меня Мартин.
Пока Уортингтон расправлялся с двумя порциями бифштекса и пирога с почками, я поведал ему, что теперь надо искать худощавого белобородого человека за пятьдесят, который похож на университетского профессора.
Уортингтон вонзил вилку в пирог и серьезно взглянул на меня.
– Что-то это описание не очень подходит к человеку, способному стянуть мешок с деньгами, – заметил он.
– Вы меня удивляете, Уортингтон! Уж кому-кому, а вам-то следовало бы знать, что борода вовсе не является доказательством порядочности! А что, если дело было так: предположим, мистер Белобородый отдал кассету Мартину, а Мартин передал ее Эдди Пэйну, чтобы тот отдал ее мне. Когда Мартин погиб, Белобородый решил вернуть кассету себе. Для этого он разузнал, где она может находиться, и… короче, он приехал в Бродвей. Он нашел кассету, забрал ее и заодно под влиянием минутного порыва прихватил мешок с деньгами, который я по глупости оставил лежать на виду. В результате он не может никому признаться, что кассета вернулась к нему.
– Потому что тогда бы пришлось признаться и в краже денег?
– Вот именно.
Мой телохранитель выскреб тарелку дочиста и вздохнул.
– Ну, а дальше? Что было дальше?
– Я могу лишь догадываться.
– Ну-ну. Догадывайтесь. Потому что циклопропаном нас потравил отнюдь не старичок. Малыш Дэниэл описал кроссовки, которые были на том грабителе – ни один человек старше двадцати лет такие не наденет иначе как под пистолетным дулом.