— Да ничего не думаю, Наана, Я, признаться, не очень-то понимаю смысл этого обряда.
— Стыдись, Баако! Если ты не понимаешь обряда, то как же тебе удастся проследить, чтобы он был исполнен правильно? Да что тут непонятного? Младенец, пока он не окреп, живет между нашим плотским миром и царством духов. Если все делается правильно, он находит свой земной облик и решает остаться в нашем мире. Но ему надо помочь. Потому что он может устрашиться уготованных ему здесь страданий и вернуться к духам. Ну подумай сам — что тут непонятного?
— Я вижу, мне следует почаще слушать твои рассказы, Наана. — В голосе Баако прозвучала добродушная насмешка. — Только вот очень уж они всегда грустные.
— Не пытайся сбить меня с толку льстивыми словами, Баако. Почему ты не пресек глупость сестры и матери?
— Да не смог я.
— Ты меня удивляешь, Баако! Мужчина, дядя, не может вразумить двух женщин?
— Я думал, Квези отговорит Арабу, — сказал Баако. — Но я ошибся. А ведь он отец!
— Зачем ты мне это рассказываешь! Конечно, Квези отец. Но ответственность за ребенка лежит на тебе. Отец, он всего-навсего муж, а мужья приходят и уходят, они лишь трутни, переносящие семя. Дядя — вот кто должен заботиться о ребенке. Вы с Арабой — родня по крови, и ее ребенок — это твой ребенок, Баако. Подумай, что случится, если ты будешь сидеть сложа руки и смотреть, как они пытаются его погубить!
— Наана, — сдерживая раздражение, проговорил Баако, — я понимаю, о чем ты толкуешь. Но пойми же и ты: мир изменился. Теперь дядя — самый обычный родственник. Я не могу распоряжаться судьбой чужого ребенка.
— Мир изменился… — тихо пробормотала старуха и потом, возвысив голос, твердо добавила: — Всегда одни и те же слова… Тошнотные слова! Мир изменился… Этими словами оправдывают каждое новое преступление! Так слушай же, что я скажу тебе…
Старуха замолчала на середине фразы, и, только когда раздался стук в дверь, а потом в комнату вошла его мать, Баако понял, что Наана услышала ее приближающиеся шаги. Увидев Наану, Эфуа нахмурилась и раздраженно спросила:
— Тебе что-нибудь нужно, Наана?
На мгновение старуха замерла, словно страх парализовал ее, а ненависть лишила дара речи. Потом, поднявшись, медленно ответила: «Нет, Эфуа, мне ничего не надо», — и вышла из комнаты, даже не протянув вперед руки, чтобы нащупать дверь.
— Зачем она приходила? — спросила у Баако мать.
— Да просто поговорить, — ответил он. Мать подозрительно посмотрела на него, но вскоре успокоилась.
— Ты хоть помнишь, что ты РР? — сказала она.
— Помнить-то помню. Только не знаю, что я должен делать.
— Кто из нас учился в университетах? — насмешливо спросила Эфуа.
— В университетах этому не учат.
— Успокойся, ничего особенного тебе делать не придется. А все-таки жаль, что ты не привез смокинг… Может быть, наденешь тогда хоть костюм?
— По-твоему, я похож на обезьяну?
— Что за глупости ты говоришь?
— Только тот, кто идиотски обезьянничает с белых, способен напялить смокинг или пиджак в такую жару.
— Но для такого торжественного ритуала…
— Это что, наши священные праотцы завещали нам париться в смокингах на таких ритуалах? Нет уж. Я оденусь так, чтобы хоть от жары не мучиться на этом вашем ритуале.
— Эх, Баако, — в голосе матери прозвучало неподдельное огорчение, — я ведь хочу как лучше. Что с тобой творится последнее время?
— О чем ты? — спросил он, но мать смотрела словно бы сквозь него, как будто старалась разглядеть что-то за его спиной.
— Да нет, я так, — сказала она. — Тебе надо будет встречать гостей и следить, чтобы их рюмки не пустовали. И пожалуйста, сперва наливай почетным гостям.
— Понятно. Что еще?
— Больше ничего, — сказала Эфуа и пошла к двери. — Ах да, еще приглядывай, чтобы все было в порядке с пожертвованиями, — добавила она и, прежде чем он успел ей ответить, вышла из комнаты, бесшумно прикрыв за собой дверь.
Глава пятая
Защитник
Хуане казалось, что пульсик, бьющийся в ее виске, утихнет, как только пациент уйдет, но вместо этого болезненная пульсация распространилась по всему черепу, потом незримо растеклась по телу, словно бы в унисон с едва заметным мерцанием двух люминесцентных ламп над ее столом, и постепенно это чуть жужжащее мерцание, слившись с дрожью ее тела, стало складываться в определенный звук — ты-ты-ты.