Тем временем к студии подкатил вместительный университетский автобус, и из него высыпала весело щебечущая группка мужчин и женщин, всего человек двенадцать. Кто-то из них мягким басом напевал одну и ту же музыкальную фразу, и Хуане вдруг показалось, что разворачивается бесконечный звуковой рулон черного бархата. А потом машины стали приезжать одна за другой, почти без перерыва, на стоянке возникла суматошная и шумная неразбериха, так что Боатенг уже не мог давать характеристик прибывающим, и тогда Хуана, а за ней оба ее спутника вошли в студию.
Внутри, перед небольшой сценой, шестью неровными рядами были расставлены стулья, а на самой сцене, ярко освещенной юпитерами, так что свет в зале казался мягким и приглушенным, стоял столик и позади него еще три стула. Слева от сцены Хуана заметила второй стол, с бутылками спиртного и бокалами, а под ним громоздились коробки с пивом и безалкогольными напитками. Отдельные разговоры в разных концах зала сливались в монотонный успокоительный гул, понемногу затихший, когда появились организаторы вечера и почетный гость, ради которого устроили этот вечер. Боатенг, кивнув головой в сторону поднимающихся на сцену организаторов, негромко сказал:
— Ну, больше уж вы меня не перебивайте, доктор, потому что я буду говорить одну голую правду. Вон та, в середине, — наш главный писатель. Только не спрашивайте, что она написала. Этого никто не знает, и всем наплевать. Тот, который слева, — ее постоянный партнер, и, говорят, он лучший фотограф… в округе миль на сто. Южноамериканский гринго. Второго я не знаю, но, судя по улыбочке, он меценат-благотворитель. Думаю, что из-за него нас здесь и собрали.
— Лоренс, у меня есть предложение. Попробуйте просто объяснить мистеру Онипе, кто эти люди и чем они занимаются. А свои комментарии оставьте на потом.
— Вы уже это предлагали. — Боатенг явно раскалялся все сильней, однако через несколько секунд он довольно спокойно сказал Баако: — Это Акосуа Рассел. Я думал, вы ее знаете.
— Да нет, не знаю, но фамилию, конечно, слышал. Она ведь редактирует «Чиерему»?
— Во-во, ганский литературный журнал. Самый представительный, самый читаемый… в общем, самый-распросамый.
— Мне, правда, что-то не попадались последние выпуски.
— А их и не выпускали, — сказал Боатенг со смехом. — Надо не надо, но раз в два года мы выпускаем наш ежеквартальник.
— Трудности с фондами? — спросил Баако. Вместо ответа Боатенг расхохотался ему в лицо.
Акосуа Рассел, поочередно склоняясь к сидящим рядом с ней мужчинам, что-то пошептала им, и они расплылись в одинаковых улыбках, словно она исполнила тайный ритуал, накрепко связавший их воедино. Потом встала и с милостивым спокойствием королевы дождалась, когда смолкнут разговоры. Ее речь была длинной и, насколько Хуана могла припомнить, мало отличалась от той, которую ей уже однажды довелось услышать. Чтобы убить время, она попыталась поставить себя на место недавно приехавшего Баако и почувствовать, как он воспринимает все эти россказни о беззаветных усилиях, направленных на развитие национальной литературы и национального искусства, идущих рука об руку к великим свершениям. Хуана поглядывала на Баако, но его лицо оставалось бесстрастным — ни надежды, ни отвращения. Закончив свою речь, Акосуа Рассел представила собравшимся почетного гостя. Она с видимым удовольствием произнесла его имя — доктор Кэлвин Берд — и сказала, что он необычайно благожелательно относится к развитию здоровых национальных форм ганского искусства. Улыбающийся, утвердительно кивающий головой доктор Кэлвин Берд всем своим видом показывал, что он совершенно удовлетворен такой рекомендацией, и зал разразился аплодисментами. Затем Акосуа Рассел объявила, что благодаря помощи доктора Кэлвина Берда — тот снова улыбнулся — каждый желающий может выпить, и Хуана увидела, как Джеймс Скалдер, все набавляя скорость, чтобы сохранить преимущество, завоеванное на старте, ведет группу энергичных молодых людей к столу с бутылками. Баако спросил Хуану, чего она хочет выпить, и, услышав, что пива, отправился туда же. Хуана заметила в толпе высокую, стройную Рассел и невольно стала следить за ней. Та выискивала какую-нибудь небольшую группку и, замешавшись в нее, мимолетно обнимала людей за плечи, целовала в щеки, шептала что-то в уши, а потом ускользала к следующей. С проворной грациозностью продвигаясь вперед, она подошла наконец к Боатенгу, положила ему на плечо худощавую руку и спросила: